Тем не менее мне все-таки удалось оттащить нескольких бюргеров от места откупорки ящиков. Много сделать было невозможно: слишком сильно разгорелся среди бюргеров дух наживы. Только что я давал работу одному, как он быстро исчезал, и нужно было снова искать его, чтобы заставить работать. Главным образом удалось унести амуницию для орудий и для ружей Ли-Метфорда. (Тогда уже мы начали стрелять английскими ружьями.) Всего бюргеры перетаскали 600 ящиков, в несколько приемов, за 300 шагов от станции.

С заходом солнца мы должны были уйти.

Какое зрелище! Каждый бюргер нагрузил свою лошадь кладью, полученною в лавке, где не только ничего не пришлось платить, но и в будущем не придется. На седле уже не оставалось места для седока, и ему приходилось вести лошадь под уздцы. Но самым забавным было видеть бедных Томми в тот момент, когда я приказал выступать. Фельдкорнету, которому было приказано привести их в наш лагерь, стоило большого труда оттащить их от места грабежа, и когда ему наконец удалось это сделать, английские солдаты взвалили на себя такие большие тяжести, что можно было подумать, будто каждый из них собирается открыть лавочку. Но легко себе представить, что они не имели сил двигаться вперед под такими ношами и принуждены были сбрасывать понемножку часть вещей, оставляя их лежать на дороге; «Streep, streep![38]» — как говорим мы в Африке.

Теперь оставалось приступить к сжиганию.

Я выбрал 15 человек и велел им поджечь громадную кучу со всех четырех концов; мы для этого во многих местах приготовили растопки из ящиков.

Пламя дружно подхватило всю кучу сразу.

Быстро вскочив на лошадей, мы поскакали прочь от громадного костра.

Едва успели мы сделать несколько десятков шагов, как последовал взрыв первой бомбы. Мы остановились посмотреть на разгоравшееся пламя.

Зрелище, представившееся нашим глазам, можно причислить к красивейшим фейерверкам, которые когда-либо сжигались. Ночь была очень темная, а потому впечатление было еще сильнее.

Среди глухого рева больших гранат раздавались сравнительно нежные звуки от взрывавшихся куч кордита; но самым интересным были огненные языки и звезды всевозможных цветов, носившиеся высоко в воздухе на фоне черной ночи.

Я уже сказал, что сражение генерала Фронемана к северу от моста на реке Реностер окончилось в 10 часов. Стрельба же, которую мы слышали ночью, была произведена английским сторожевым пикетом, который бежал к ряду холмов, где был расположен их лагерь. Наши бюргеры и англичане расположились друг против друга на остроконечных холмах, среди старинных оставленных кафрских селений времен Умзилигази, или Мозелькатце, как мы называли знаменитого когда-то кафрского вояку.

Несмотря на то что англичане занимали прекрасные позиции и вдвое превосходили буров числом, они не могли выдержать огня наших бюргеров. Прежде всего у них не было орудий, а у нас было два: орудие Круппа и другое маленькое скорострельное, действовавшее подобно орудиям Максим-Норденфельдта.

Англичане должны были сдаться, причем нами было взято в плен 500 человек, между которыми находился капитан Вайдхем-Найт и другие офицеры. Убитых и раненых было 170 человек; среди первых полковник Дуглас.

Комманданту Стенекампу тоже посчастливилось: не сделав ни одного выстрела, он взял английский лагерь у станции Вредефорт, захватив при этом 38 пленных.

В общей сложности у нас было 800 пленных и огромное количество военных запасов.

Это был для нас чудный день. Потери наши были крайне незначительны. В Роодевале, где мои люди ничем не были защищены, было только двое убитых; у генерала Фронемана скончался всего один бюргер, Мейбург, и двое были легко ранены.

Мы возблагодарили Бога.

Одно только огорчало нас — это то, что мы не могли сохранить более амуниции и одежд. Но, несомненно, потеря англичан была очень для них чувствительна. Наступила зима, и они нуждались именно в теплой одежде, которую мы у них отобрали; а для того, чтобы получить из Европы новый запас ее, потребовалось бы довольно много времени. Без сомнения, лорд Робертс был сердит на меня; но я мог утешить себя мыслью, что со временем его гнев пройдет; прежде всего, рассуждая хладнокровно, он не мог не признать того, что я был в своем праве, а что он сам поступил немножко опрометчиво, оставив такую массу добра под малой защитой и сложив все в кучу на станции, далеко от своих главных сил. Зачем не оставил он все это в Кронштадте или в Блумфонтейне, пока все мосты, разрушенные нами по линии к Претории, не были восстановлены. Лорд Робертс слишком уж легко относился к силам Оранжевой республики и к оранжевцам, не допускавшим даже мысли отдать без боя свою страну неприятелю.

На следующий день я получил от разведчиков известие, что в 8 милях к западу от Роодеваля они видели 30 англичан, ехавших по направлению из Кронштадта. Генерал Фронеман отправился с 30 людьми, чтобы захватить их.

А я на следующий день двинулся к западу от железной дороги и приказал фельдкорнету де Фосу (позднее ставшему коммандантом) отправить вперед несколько пленных англичан.

Оставалось перевезти куда-нибудь в безопасное место амуницию, которую мы перетаскивали у Роодеваля. Для этого я послал ночью коммандантов, каждого с двумя возами, в Роодеваль и велел им перевозить амуницию к моей стоянке в трех милях от железнодорожного моста у реки Реностер. Около брода есть песчаная отмель. Там-то, в этой мели, я и велел закопать амуницию в том месте, где мель выходит на проезжую дорогу, а чтобы скрыть все следы, проехать взад и вперед столько раз, чтобы ничего не было заметно. Позднее обнаружилось, что комманданты увезли и закопали не все количество амуниции.

Заканчивая эту главу, я должен записать нечто очень некрасивое.

Фельдкорнет Ганс Смит из округа Рувиля вошел в сношение с капитаном Вайдхем-Найтом и получил от него пропуск через неприятельскую линию в Кронштадт и, кроме того, рекомендацию к находившимся там английским властям с просьбой пропустить его, Ганса Смита, с 20 товарищами в Рувиль. И это мог сделать оранжевский офицер! Да перейдет имя его, заклейменное позором, в грядущие поколения буров. С другой стороны, имя капитана Вайдхема-Найта будет, вероятно, прославлено как имя человека, любящего свой народ и свою страну, человека, который, сам подвергая себя опасности быть открытым, не перестает служить своему народу. Фельдкорнет Смит дезертировал 10 июня ночью со своими 20 товарищами. Я узнал об этом спустя несколько дней и должен сказать, что мне приятнее и легче было бороться с огромным войском Англии, чем с такими мерзостями в моей родной стране. Как для той, так и для другой борьбы требовалась железная воля; но даже и для человека с железной волей подобные факты причиняли горькие минуты, — это те испытания, которые по нашей африканской поговорке «не застревают в одной верхней одежде» человека.

Утром 10 июня появилась, как я и ожидал, огромная масса англичан из Вредефорта и Гейльброна с тем, чтобы отбросить нас от железной дороги. Эта масса состояла под непосредственным начальством лорда Китченера и доходила, по нашим соображениям, до 15 000 человек. Несколько повозок, еще остававшихся у меня, отправил я по направлению к Кронштадту, к западу от железной дороги, с тем, чтобы они, как только скроются из глаз неприятеля, повернули бы на запад. Таким образом я хотел сбить с толку англичан, которые нас искали бы в другом месте.