А когда она вдобавок начинала ныть, что работа библиотекаря плохо оплачивается, я и вовсе выходил из себя. Да она, перекладывая бумажки с места на место, получала в два раза больше, чем я, вкалывая на ферме!

— Меня стоснило! — радостно сообщил Арвид. И не соврал. Прямо на мой только что купленный брючный костюм, новую куртку Нильса и на свою одежду.

Это был мой третий рабочий день. То есть должен был быть. Это произошло за те три минуты, которые я провела в ванной, крася губы, пока Нильс хныкал и путался у меня под ногами.

По-моему, ему даже плохо при этом не было, просто на что-то среагировал. Может, на перемены. Большую часть своей жизни он провел дома и теперь немного побаивался садика. И пока младшенький Нильс с радостным криком бросался в хаос игровой, заваленной подушками, Арвид стоял у стенки и задумчиво наблюдал, как играют другие дети.

Иногда мне даже казалось, что он уже усвоил морально-философские взгляды Бенни на жизнь. Это еще что за баловство? А работать кто будет?

Но когда однажды Арвида усадили плести коврики, он мгновенно успокоился. Причем его было не остановить — он плел коврик за ковриком, как эксплуатируемый ребенок Востока. Остальные дети смотрели на него круглыми глазами, но, судя по всему, в конце концов его трудолюбие произвело на них впечатление, и они тоже захотели плести. В результате воспитательницы стали жаловаться, что детей в песочницу не затащишь, весь детский сад превратился в какую-то ткацкую фабрику, они даже начали побаиваться, что к ним нагрянет представитель соцслужб…

А может, он это специально? Арвид всячески поддерживал Бенни, делая все, чтобы помешать мне ходить на работу. Не сомневаюсь, что Бенни и сам бы с удовольствием блеванул, если б это помогло.

Каждое утро, когда я уезжала со двора, он выходил из коровника и понуро стоял на пороге, как побитый спаниель. А потом взял и выступил с самым что ни на есть идиотским предложением: он хотел, чтобы я сидела дома и тоже плела коврики. Чтобы я готовила ему роскошный завтрак, запускала котельную два раза в день, ходила в коровник и держала кофейник на плите круглые сутки.

Только вот беда — он безнадежно отстал от жизни. Может, я бы и заработала какую-нибудь ерунду, работая на дому, но я не знаю ни одного человека, который в наше время смог бы прокормить себя вышиванием или клецками — при том, что ни то ни другое я делать не умею. Я пробурчала, что дай ему волю — и он отправит меня стирать господское белье с мостков или плести украшения из собственных волос на продажу в городе… а он расцвел, будто услышал что-то дельное!

Возможно, я смогла бы кое-что заработать сочинительством. Рецензии, исследования, переводы и все такое прочее. Но дело было не только в том, что постоянная работа лучше оплачивается, — я даже не хотела пытаться работать на дому, когда двое маленьких детей то и дело дергают за передник, а в доме хлопот полон рот. Мне хотелось вернуться на свое рабочее место, включиться в работу, которая мне по-настоящему нравится, в спокойной обстановке без детей, с обеденными перерывами в компании людей, разделяющих мои интересы.

И он это чувствовал. Потому-то он и ошивался возле моей работы в своем «субару», наблюдая за мной через стекло. Это вызывало во мне невыносимую нежность и страшное раздражение, мне хотелось его убить и обнять одновременно.

Он все чаще предъявлял мне претензии, что я чего-то не сделала. Что, опять сосиски?! Ты что, не видишь, какие у Арвида рваные варежки? Опять нет чистых носков! А когда я пыталась объяснить ему, что работаю по восемь часов в день, потом час хожу по магазинам, еду домой и готовлю ужин на всю семью плюс прожорливого латыша, он только отмахивался: «Отдохнем в семейной могиле!»

Однажды он даже выпалил сгоряча, что я думаю только о том, как бы Реализовать Себя, а на него и детей мне наплевать. Я тут же парировала: а он-то, интересно, чем занимается в своем коровнике? Трудится ради ежемесячного чека на блюдечке с золотой каемочкой?

Больше мы об этом не говорили. Может, наконец поняли, что нам обоим одинаково хочется реализовать себя.

Но когда Бенни завел этого заморыша-практиканта из Риги, чтобы тот, видите ли, составил ему компанию, я просто взвилась под потолок. Жрал он, как лошадь, к тому же был редкостным чистюлей. Это означало, что каждый вечер он скидывал свою грязную одежду на пол в ванной, ожидая, что на следующее утро она окажется выстиранной и выглаженной, плюс постоянно расходовал всю горячую воду, так что к моему возвращению с работы вода вечно была ледяной. Я уже собиралась пожаловаться Бенни, как тут он вошел в дом и заявил, что, мол, на будущее, сделай милость, оставляй нам завтрак перед уходом, нет у меня времени с ним тут носиться!

Тут я впервые в жизни швырнула в него фарфоровым предметом. Специально выбрала его страшную старую вазу, похожую на сапог.

Есть такие даты, вроде одиннадцатого сентября (теракты в Нью-Йорке) или двадцать шестого декабря (цунами в Таиланде), которые мы никогда не забудем. Дни немыслимых катастроф.

Для меня такой датой стало шестнадцатое февраля. Обычный, ничем не выдающийся день безрадостной зимы. В тот день праздновались именины Александры, погода была мглистая и серая после продолжительного периода низкого атмосферного давления, свежевыпавший снег припорошил затвердевший наст, на улице было где-то минус пять. В то утро я замерз и не выспался, отправляясь в коровник, мне удалось поспать всего несколько часов. У Нильса началось воспаление уха, и он всю ночь орал, а около трех часов утра я проснулся оттого, что Дезире сидела на кровати и плакала от изнеможения. Она пыталась гулять с коляской в темноте по свежему снегу, как иногда делала, когда он был маленький и страдал коликами, а потом внесла малыша на плече в дом, и все это время он кричал, не умолкая ни на секунду. Она просто сидела на кровати, а слезы струились по ее щекам.

Я вылез из постели, взял Нильса на руки и стал ходить из комнаты в комнату — гостиная, детская, кухня, снова гостиная. Он уже совсем охрип от многочасового плача. В тот год малец давал нам жару — то у него несколько месяцев не проходили колики, теперь это чертово воспаление уха. Обычно я-то с ним не вожусь по ночам, я же работаю, мне высыпаться надо, так что, как правило, Дезире ложилась с ним в детской, когда он начинал кричать. Иногда просыпался Арвид и тоже перебирался к ней. Но в этот раз она так плакала… Она никогда раньше не плакала…

Часов около пяти у Нильса стали слипаться глаза, и он вроде как затих и — вот чудо так чудо — даже не проснулся, когда я уложил его в кроватку. До подъема оставался час, и я прикинул, не поспать ли мне еще чуток, но в конце концов решил, что потом будет только труднее вставать, приготовил себе кружку растворимого кофе, такого крепкого, что непонятно, как только ложка не погнулась, и пошел доить. Раскачать коров было непросто, у них свои биологические часы в животе, но я все же довел дело до конца. Я подвез силос к вечерней дойке, переделал все дела и пошел разгребать снег, решив, что посплю пару часов днем, чтобы прийти в себя.