Я выкатил во двор трактор, заправил его дизелем из бака и включил радио, которое подсоединил к наушникам. И начал расчищать снег. Было около девяти утра. В доме еще не зажигали свет.

Я начал сгребать снег в кучу к стене коровника здоровенным ковшом — туда-сюда, туда-сюда, — и от монотонного ритма мне только больше захотелось спать. И вдруг я заметил куртку Арвида, валявшуюся на снегу. Я тогда еще подумал: как она здесь очутилась, надо не забыть прихватить ее с собой в дом!

И больше я ничего не помню до той самой минуты, когда в окне появилась рука, кулак, молотящий по ветровому стеклу. Я снял наушники и выключил двигатель. И тут я услышал крик, от которого стыла кровь в жилах. Это кричала Дезире.

Она рывком распахнула дверь и все орала и орала, указывая на снег. На куртку Арвида.

— Какого черта?..

Я спрыгнул с подножки, подошел поближе и наклонился.

У меня даже язык не поворачивается это произнести.

Это была не куртка. Это был Арвид.

Я переехал его задним колесом трактора. Самым здоровым.

Он лежал с закрытыми глазами, белый как мел. Тут завопил я:

— Да как ты могла выпустить его на улицу, ничего мне не сказав? Черт, Дезире, что же ты за мать?!

Мгновенный рефлекс, лишь бы свалить на кого-то вину. Свалить вину на другого. Не думать, а лезть на рожон. Кричать и махать кулаками. Я чуть было ее не ударил.

Но она ударила первой. Начала молотить кулаками по моей куртке.

— Это все ты! Ты его задавил! Ты никогда не смотришь, куда едешь! Ты его убил! — орала она.

И тут, посреди всего этого сумасшедшего дома, мы услышали его стон. Он жив, Господи, мой сын жив!

Я рухнул на колени и разгреб руками снег вокруг. Дезире помчалась вызывать «скорую». Арвид открыл глаза и молча посмотрел на меня.

След на снегу не оставлял сомнений — я переехал его задним колесом. Переехал двухлетнего ребенка двухтонным трактором, а он все еще жив. Я собрался с духом и наконец решился его поднять. Нужно было спешить. Я осторожно подкопнул под него широкой лопатой, высвободив его из-под утрамбованного снега. Потом уложил на заднее сиденье машины, хорошенько укрыв пледом. И плевать я хотел на Дезире с ее чертовой «скорой», все равно не раньше чем через час приедет, да я быстрее до города доберусь. Я вскочил в машину и рванул со двора. Я видел, как Дезире выскочила на крыльцо в одном халате с подолом, намокшим от снега. Она махала руками, а вместо рта была черная дыра. Чертова дура! Выпустить двухлетнего ребенка одного во двор, когда я сижу за рулем трактора!

Всю дорогу я кипел ненавистью к Дезире. Арвид стонал на заднем сиденье, но, пока он издавал хоть какие-то звуки, я, по крайней мере, мог быть уверен, что он жив.

Одного я ему никогда простить не смогу — что он вот так взял и уехал с моим умирающим ребенком, даже не предложив мне поехать с ним. Я только увидела, как он запрыгивает в машину, и поначалу даже подумала, что он просто свалил, оставив меня одну с Арвидом. Но потом до меня дошло: он решил сам отвезти его в больницу, и я выскочила на крыльцо и заорала им вслед. Он и не подумал остановиться и вскоре исчез за поворотом.

Я вошла в дом и вызвала такси, захлебываясь слезами, так что оператор еле смог разобрать адрес. Затем я растолкала Нильса, который в кои-то веки спал крепким сном. Он снова принялся вопить, когда я дрожащими руками надела на него одежду и с грехом пополам запихнула в спальный мешок. Вскоре позвонил таксист, он заблудился — улиц-то у нас нет, — и мне пришлось объяснять ему дорогу по телефону.

Шапка Арвида валялась на полу, а сапог не было на месте. Он так гордился, что научился сам надевать куртку, хотя ему всего два с половиной. Я догадывалась, что произошло. Он проснулся и пришел в спальню, где я спала мертвым сном после бессонной ночи. Я смутно помню, как он дернул меня за руку и потребовал каши. Но не успела я ему ответить, как снова отключилась.

Тогда он, по-видимому, спустился вниз, снял куртку с вешалки, надел ее и сунул ноги в сапоги. А потом вышел на улицу в поисках папы. Любимого папочки. Арвид ведь у нас папенькин сынок. Был. Или есть.

Подъехало такси. Я запрыгнула в машину, крикнув: «В реанимацию!» Водитель из вежливости что-то сказал про то, какая у нас ухоженная усадьба, и тут я не выдержала и снова разрыдалась. Нильс тоже заплакал, наверное испугавшись моих слез. Шофер спросил, что с ним, и я нетерпеливо ответила, что у него воспаление уха. Он сразу принялся разглагольствовать: мол, у него самого трое, и все прошли через воспаление уха, и не так уж это страшно, вовсе незачем тут же кидаться в реанимацию. Я заорала, чтобы он заткнулся, но потом, чуть придя в себя, объяснила ему, в чем дело. Тут уж он умолк.

Когда мы подъехали к реанимации, я распахнула дверь и бросилась к входу, схватив Нильса в охапку. Водитель закричал мне вслед: «Эй!» — и я сообразила, что не заплатила за проезд и денег у меня с собой нет. В полном смятении, которое я могу объяснить лишь паникой, я ринулась назад и протянула ему Нильса в спальном мешке. Видимо, подумала, что нужно оставить что-то в залог, пока не вернусь. Затем я помчалась в больницу.

На регистрации сидела простуженная девица и сонно моргала, с виду ей было лет пятнадцать, не больше. На ее груди красовалась табличка с именем: «Сесилия».

— Где он?! — закричала я. — Маленький мальчик, которого переехал трактор, — его только что привезли!

— Не мальчик, а девочка, — огрызнулась она. — И всего-навсего с вывихом ноги. Пожалуйста, присядьте, возьмите номерок, я вас вызову, когда дойдет очередь.

— Очередь! — завопила я. — Да вы о чем! Здесь же, кроме меня, никого нет!

Она недовольно кивнула на водителя такси, который обалдело застыл в дверях с Нильсом на руках.

Собрав волю в кулак, я подошла к нему и объяснила, в чем дело. Он вошел в мое положение — видимо, понял, что вряд ли можно ожидать незамедлительной оплаты от женщины в одном промокшем халате. Затем я взялась за Сесилию. У нее недавно началась смена, и она ничего не знала, кроме того, что минуту назад зарегистрировала девочку с вывихом. Я схватила Нильса в охапку и побежала по коридору, заглядывая во все кабинеты подряд, но там было пусто. Сесилия что-то протестующе прокричала мне вслед.

В третьей процедурной я увидела Бенни. Рядом с ним сидела медсестра, держа его за руку. Он неподвижно смотрел прямо перед собой.

— Где он? — заорала я. — Где Арвид? Он жив?! Ах ты, гад! — крикнула вдруг я и так пнула Бенни, что он чуть не упал со стула. Затем он перевел взгляд на меня, и глаза его почернели.

Медсестра поспешно вскочила и встала между нами.

— Он в реанимации! — сказала она. — Врачи предпринимают все возможное! Он под капельницей, его прооперируют, как только сделают рентген.

Если б все не было столь ужасно, ситуация даже могла бы показаться комической, по крайней мере, со стороны. В кино и телесериалах близкие обычно сидят, крепко обнявшись в ожидании новостей, утешая друг друга и бегая за кофе. Мы же с Бенни так и норовили подраться. Он оттолкнул меня, а я сорвала с него шапку и вцепилась ему в волосы. Сколько живу, никогда этого не забуду.