Торжеству идей Хеннига не помешали ни «исчезновение» классов рыб и птиц, ни другие столь же контринтуитивные новшества, вызванные последовательным применением методов кладистики. Но это совершенно не значит, что все без исключения систематики «взяли под козырек» и быстро перестроили свои системы в соответствии с новыми установками. Совсем наоборот, положения Хеннига критиковали и критикуют по сей день[80]. Здесь мы сталкиваемся с ситуацией, которая может показаться нелепой с точки зрения физика или химика. В химии, например, существует одна-единственная классификация химических элементов, представленная в виде периодической системы, основанной, в свою очередь, на периодическом законе строения элементов, сформулированном Дмитрием Менделеевым. Никому и в голову сегодня не придет, что может быть какая-то другая классификация, построенная на иных принципах. В биологии все обстоит совсем не так. Никакой единой, «официальной» и обязательной для всех системы организмов не существует. Нет никакого международного органа, который указывал бы всем ученым, как располагать исследуемые ими виды в системе. Кладистика Хеннига — всего лишь один из нескольких возможных способов классификации, и если вам она не нравится, никто и ничто не может заставить вас ее использовать. Вы имеете полное право выделять птиц в качестве отдельного класса, мотивируя это тем, что они видоизменились гораздо серьезнее всех остальных рептилий. Все-таки 66 млн лет эволюции, прошедших с момента, когда на свете не осталось ни одного «классического динозавра», штука серьезная. Птицы (да и млекопитающие тоже) за это умопомрачительно долгое время расплодились, расселились, заняли практически все доступные для них места обитания и, адаптируясь к ним, породили множество разнообразных жизненных форм. Особенно ярко это разнообразие демонстрируют млекопитающие, среди которых есть летающие, роющие, плавающие, бегающие формы, каждая со своими уникальными приспособлениями к среде обитания. Однако темпы эволюции, как морфологической, так и молекулярной, очень сильно разнятся в отдельных группах животных. Те же крокодилы за минувшие 66 млн лет изменились в морфологическом отношении сравнительно слабо. Вот почему противники Хеннига не спешат вычеркивать класс птиц из своих систем. Они настаивают, что, если строить классификацию исключительно на основе данных о родстве, то есть без учета степени эволюционной дивергенции, это ведет к в высшей степени бессмысленным выводам. Положим, человек — один из видов рыб. Формально данный тезис может быть правильным, но он игнорирует огромную степень внешних и внутренних различий между людьми и рыбами, даже самыми эволюционно продвинутыми. Поэтому информационная ценность такого утверждения крайне низка. Оно не дает нам ничего, кроме того, что рыбы и человек связаны отношением «предок — потомок».

Почему же биологи всего мира не могут созвать какой-нибудь международный консилиум и волевым усилием выработать единую и обязательную для всех систему живых организмов? Собственно, именно в этом видел свою задачу Линней и именно такую роль должна была, по его замыслу, сыграть трехтомная «Система природы». Жизнь показала, что чем больше видов животных и растений открывали натуралисты, тем сложнее было поместить их в рамки системы непротиворечивым образом. Уже через несколько десятилетий после Линнея появилось несколько альтернативных классификаций растений, не во всем согласующихся между собой. С животными дело обстоит не лучше. Даже сейчас, когда мы располагаем мощнейшими средствами молекулярно-генетического анализа, задача построения универсальной системы организмов, как и задача создания единого и окончательного филогенетического древа, пока не решена.

Отчасти этому препятствует то огромное множество объектов, которое нужно классифицировать. Линней знал около 6000 видов животных, а сейчас их описано не менее полутора миллионов, и есть все основания предполагать, что истинное число современных видов в два-три раза больше (увы, еще более вероятно, что значительная часть этого биологического разнообразия исчезнет с лица земли прежде, чем ученые-систематики успеют его должным образом описать). Число химических элементов не превышает полутора сотен, а главное — они не меняются во времени и доступны для полноценного изучения здесь и сейчас. А вот бо́льшая часть видов животных, растений и микроорганизмов, населявших биосферу Земли, успела давным-давно вымереть, так что эти самые 5–6 млн современных видов — лишь ничтожная доля от былого разнообразия жизни, может быть, не более 1–2 %. А мы уже видели, как трудно систематикам иметь дело с вымершими организмами, даже с теми, от которых остались кости, зубы или раковины. Возможность нескольких различающихся интерпретаций одного и того же комплекта ископаемых остатков (привет семантору!) — одна из причин, по которым биологам никак не удается создать полную систему всех организмов. И ладно бы только это! Есть еще «концептуальные» разногласия, споры вокруг которых ведутся буквально веками и никак не могут закончиться. Казалось бы, что может быть элементарнее, чем понятие «биологический вид»? Белая цапля и серая цапля — два разных вида. Прыткая ящерица и живородящая ящерица — тоже. Но в природе существует множество ситуаций, когда граница между видами далеко не так очевидна и однозначна. Не говоря уже о том, что сами ученые мужи (и дамы) не удосужились выработать общепринятое представление о том, что такое вид. Один дотошный систематик в конце прошлого века коллекционировал различные определения понятия «вид» и набрал не менее 27 разных! Сегодня, спустя два десятка лет, это число еще немного подросло. Понятно, что каждый конкретный автор будет классифицировать организмы, руководствуясь тем понятием о сущности вида, которое ему кажется правильным. Результат — несходство систем даже одной и той же группы организмов, построенных разными авторами и на разных основаниях. Вот одна из типичных задач, с которыми имеют дело специалисты по систематике животных. Сможете ли вы, глядя на рисунок, изображающий дюжину раковин, точно сказать, на сколько разных видов их следует разбить (рис. 4.3)?

Я очень не хотел бы, чтобы читатель пришел к выводу, что все в науке систематике обстоит неясно, зыбко и субъективно и что вот уже два с половиной века после Линнея классификаторы громоздят ошибку на ошибке и тратят пропасть времени, сил и нервов на перепалки друг с другом. В реальности бо́льшая часть элементов системы животных хорошо установлена и не меняется в течение долгого времени. Например, границы и объем типов Моллюски (выделенного Кювье более двух веков назад) и Хордовые остаются практически неизменными в течение последних 200 лет. (Если, конечно, не брать в расчет давно вымершие переходные формы, часто «смазывающие» границы между типами. Но в эпоху Кювье палеонтологи о них почти ничего не знали). Некоторые из отрядов млекопитающих и порядков растений, выделенных еще Линнеем, присутствуют и в современных классификациях. Устойчивости, определенности и надежности в современной системе животных гораздо больше, чем сомнительных и спорных моментов. Лично я считаю, что в важнейших деталях система животных установлена достаточно твердо, что не исключает, конечно, наличия «трудных» для классификации групп, которые неоднократно меняли свое положение в системе, перекочевывая туда-сюда в зависимости от изменявшихся взглядов систематиков.