Вилли вскочил, дал от пояса длинную злую очередь. Он побежал, кляня на ходу все и вся. Промелькнули передние безлюдные дома, выскочил на широкую улицу. Палисадники с молодыми вишенками, резные окошки в огне, вздутая пузырями краска непонятного оттенка. Сквозь гул горящего дома звучал пронзительный вопль раненого. Выброшенный из дома взрывом обрубок человеческого тела, облепленный песком глаз с ниткой сухожилия на конце.

Село и вправду огромное. Из-за озера крыш торчит громоздкий купол с крестом, высоченные заборы, огороды чуть не в полгектара, дворы, в которых заблудишься средь сараев, курятников и хлевов. Не поймешь, как тут обороняться. Фельдфебель гонит дальше к задворкам, на самый край деревни – там и будет оборона. Черт, когда же оно кончится… Сердце выскакивает… Снова этот купол… Один лист на обшивке будто б оторван. Ах, дьявол, да там снайпер! Как он туда взгромоздился? Фельдфебель в пыли…

Вилли грохнулся за колодезный сруб, позади треснула пара автоматных очередей, хлопнула граната. Оттуда же донесся истеричный крик:

– Русские с тыла!

И тут уж пошло в разнобой:

– Обходят! Обходят!

– Назад! Отступаем!

Вилли так и не узнал, обошли их русские с флангов и появились в тылу или просто притаились до времени в оставленных, незачищенных домах, а теперь ожили. Ему было не до этого. Он пробежал половину улицы, увидел, как из двора выскочили трое русских, огромных и злых, как медведи. Вилли скользнул в открытую калитку, зацепился длинным стволом пулемета за столб, выронил оружие. Во дворе сорвал каску, трофейный ремень с пистолетом и планшеткой с картой, выбросил из голенища штык-нож, которым собирался отрезать косу первой попавшейся рыжей девке (желание такое – чтобы непременно рыжая была), обхлопал карманы – нет ли в них чего лишнего, вредного. Толкнул дверь сарая, она поддалась. Вилли скользнул в полумрак. В углу встрепенулся кто-то и тут же затих. Должно быть, живность: коза или овца. Вилли поискал, чем припереть изнутри дверь, увидел залепленную навозом совковую лопату. Сердце от страха вылетало, руки тряслись.

Под потолком было прорезано крохотное окошко, затянутое паутиной и налипшей соломой, из него падал тусклый свет. Вилли разглядел в углу группу притаившихся местных – женщин с детьми. Они глядели испуганно: чего ждать от врага, у которого глаза полезли на лоб и которого колотило, как от приступа малярии? Малыш Вилли подполз к ним на коленях, полушепотом затараторил:

– Во имя Бога – помогите мне! Спрячьте где-нибудь… Я отблагодарю, я не забуду! К вечеру наши опять будут здесь! Клянусь: вам не сделают ничего плохого! Я не позволю никому вас обидеть, я заступлюсь, чего бы мне это ни стоило.

Он в молитвенной просьбе вздымал руки и только теперь заметил царапину на своем запястье.

– Прошу вас – помогите! Я ранен… укройте меня где-нибудь.

Они понимали, о чем он просил. Одна из женщин не выдержала:

– Расступись, бабы, нехай он в середину сядет. Я мигом.

И, убрав лопату от дверей, выбежала на улицу. Там еще продолжалась перестрелка, перекликались на русском языке, бой затихал. Женщина через минуту вернулась с запасным платком и платьем в руках.

– Скидывай мундир! – приказала она тихо.

Вилли потащил через голову китель, расстегнул брючный ремень, сорвал с шеи овальный жетон, ухватив сапоги за пятки, стащил неразношенную обувь. Женщины сворачивали его форму и хоронили в соломе. Он остался в одних кальсонах, не без помощи баб влез в платье, кто-то сноровисто замотал его платком по самые брови.

– А чего, может, и не заметят? – приговаривала та, что принесла одежду. – Морда гладкая, бритая. Молодой. Немного на дивчину похож. Ты только слышь, фашист, на наших-то сильно не гляди, глаза от земли не поднимай, а то выкупят тебя, пропадешь.

Перестрелка совсем отдалилась, уползла туда, где часом раньше начинался бой, возможно, последний для Вилли.

«А сутулый оказался прав: хвалился я напоследок, – подумал он. – Господи, выведи меня отсюда!..»

Возле сарая послышался топот, скрипнула щелястая дверь.

– Есть кто?

– Мирные тут, мирные.

– Фашистов нет?

– Нету, родимый, только мы здесь.

– Из сарая пока не выходите, по деревне много недобитков шляется. Ловим.

– Как скажешь, родимый.

Дверь захлопнулась. Вилли не мог оторвать взгляда от земли, боялся смотреть на своих избавительниц, боялся заметить жалость и сострадание в их глазах. Они шептались между собой, обсуждали. Один раз сунули под нос кружку воды, он с жадностью выпил. Так подошел вечер. Бой не начинался.

Из сарая на разведку вышла одна из баб. Вернувшись, сказала:

– Чего сидеть? Давай расходиться, не ночевать же здесь.

– Верно, соседки, айда по домам.

– А жильца куда денем? Кто на постой возьмет?

– Беды с ним хватишь.

– Найдут, скажут – шпиенка, врага укрыла. К чему такое лихо?

– Айда те, бабы, а он пусть тут сидит, сам свою судьбу решает. А найдут если, так не наша печаль, мол, зашел и укрылся – мы его не видели. Где платье взял – не знаем, может, на веревке сохло.

Вилли понял, что его бросают. Вслух просить больше не решался. Теперь он с мольбой шарил глазами по лицам женщин, искал в них сострадание. Так ничего и не найдя, он сдавленно заскулил, ухватился за кофту той женщины, что принесла ему одежду, засеменил следом, поглаживая ее плечо. Она взяла его ладонь, злобно прошептала:

– Пойдем, дьявол. Куда тебя денешь…

На улице дотлевали пожары. Дома стояли вразброс, огонь не выжег село целиком. Чадил танк с откинутыми крышками люков. Возле правой гусеницы лежали два трупа, у одного Вилли рассмотрел на пальце печатку с фамильным гербом, Железный крест на комбинезоне. И лицо его было породистым, злым перед смертью, оскаленным и недовольным. Местные мужики в гражданском стаскивали трупы. Так совпало или было неприятной правдой, но Вилли видел в основном мертвецов в сине-зеленой форме, такой же, что лежала сейчас скомканной в ворохе соломы. Русские попадались только живыми. В одной группе происходило интересное, там даже посмеивались:

– Что ж ты, тетеря-ятеря, орденоносец, вон и награда у тебя, а как дурак попался?

– Воевать наскучило, вот и вышел к нам.

– Я б на тебя глянул, много ль ты навоюешь в окружении. Немец жить хочет, потому руки и поднял.

– Знатный немчик, с медалей.

Вилли невольно скосил в ту сторону взгляд. В окружении русских стоял солдат с наградой «За зимнюю кампанию». Вилли поднял глаза от награды к лицу солдата. Тот почувствовал сторонний взгляд, тоже всмотрелся в лицо проходившей мимо русской «девушки» и узнал Малыша Вилли. Уголки губ Гуннора дрогнули в презрительной ухмылке.

– Гляди, еще косоротится, вошь.