«И тут его припечатывает молнией!» – мелькнуло в голове.

Марк хотел было разозлиться, но фыркнул. И тут же себя одернул: «Балбес. Работай давай!»

«Доспехи сидели на нем так, словно он в них родился», – набрал он бойко и так же бойко стер.

«Доспехи сидели на нем как по заказу». Дураком жил, дураком помрешь.

«Доспехи сидели на нем как родные». Да что же это такое!

«Доспехи сидели на нем…» Дались тебе эти доспехи!

Он раздосадованно захлопнул ноутбук, сдернул со спинки стула джемпер, натянул задом наперед, чертыхнулся, переоделся, путаясь в рукавах. Осторожно высунулся из комнаты. Прислушался к тишине в доме, которую не нарушало даже мерное тиканье допотопных напольных часов. Прокрался, стараясь не скрипеть половицами, к выходу, переобулся. Перед тем как распахнуть входную дверь, приоткрыл ее, поддел снизу носком кроссовка, чуть приподнял и только потом потянул к себе – чтобы не дать ей скрипнуть. Страдающая бессонницей пратеща Марка, по своему обыкновению проворочавшись в постели почти до рассвета, забывалась недолгим чутким сном под самое утро. Потому он старался не шуметь, чтобы не разбудить ее.

Выйдя на веранду, он перевел дыхание. Постоял у перил, вбирая полной грудью ласковый утренний воздух. Над востоком занимался рассвет, солнца было еще не видать, но каменные лысины гор уже золотились его лучами, а птичий гомон, особенно громкий и требовательный по утрам, разлился в небе предвестником погожего осеннего дня. Марк старательно отмечал незамысловатую, целомудренную красоту деревенского утра, но комментировать ее себе запрещал. Уймется бестолковый восторг – останутся малоречивые, но верные ощущения, которые и потянут за собой нужные и точные слова. Вот тогда и записывай. А пока наблюдай и молчи.

У пратещи он жил вторую неделю. Выбрался к ней по совету жены. В ноябре нужно было сдавать рукопись, но к сроку он не успевал. Выданный издательством аванс давно был истрачен, вторая часть ожидались после сдачи романа. Денег катастрофически не хватало – колонка, которую вел в газете, оплачивалась скромно, а в последнее время еще и нерегулярно, а зарплаты жены хватало только на еду, транспорт и коммунальные расходы.

– Вот и выходи замуж за писателя, – притворно вздыхала Ася, выкладывая из пакета скудный набор продуктов: яблоки, гречку, упаковку замороженных овощей, кирпичик бородинского и плавленый сыр в лоточке.

– Сдам работу – перечислят деньги, – оправдывался Марк.

– Когда сдашь?

– К сроку!

В августе стало ясно, что к сроку он не успевает – текст топорщился недописанными главами, зиял сюжетными провалами и чудовищно раздражал. Марк искренне пугался и недоумевал, потому что никогда прежде не сталкивался с творческой беспомощностью – две первые части трилогии были написаны на одном дыхании, и только третья, заключительная, не давалась. Промучившись несколько месяцев, он с горечью признался жене, что провалил работу.

Ася расстроилась, но, по своему обыкновению, постаралась вида не подавать.

– Не унывай, все у тебя получится.

Марк распахнул окно, закурил. В комнату ворвался гулкий шум города – гудки машин, чей-то визгливый смех, крики детей на игровой площадке.

– Ничего не могу с собой поделать. Не пишется, и все. – Он выдохнул колечко дыма, которое, вместо того чтобы развеяться, повисло в воздухе – день выдался безветренным и от этого особенно душным.

– Нужно поменять обстановку! – Ася перегнулась через него и проткнула пальцем дымное колечко. – Поедешь в деревню к бабо Софе, отвлечешься от городской суеты и в тишине и спокойствии доделаешь работу.

Марк с неожиданной легкостью согласился и поехал, хотя до этого видел пратещу всего один раз – на своей свадьбе. Маленькая, шустрая, с круглым, словно оладушек, лицом, с огромными за толстыми стеклами очков дальнозоркими глазами, она скорее напоминала персонаж из мультфильма, чем почтенную жительницу горной деревни. Люди гор представлялись Марку высоченными носатыми аксакалами с плотно сжатыми в ниточку губами и непроницаемым выражением лица. Пратеща была полной тому противоположностью: низенькая, пухленькая, словоохотливая и очень деятельная.

Общий язык они нашли сразу, буквально с той минуты, как он переступил порог ее дома. Бабо Софа расцеловала его в обе щеки, торжественно провела по всем комнатам, знакомя с обстановкой. В гостиной она распахнула створки посудного шкафа и продемонстрировала содержимое, с гордостью перечисляя: хрустал чехский, сервиз немецкий, а вот этот финдиклеш – она указала корявым пальцем на сине-белый расписной чайник – гжел! Потом зять был благополучно представлен шторам с гардинами (тйуль и бархат) и висящему на стене огромному фиолетово-красно-желтому ковру. На вопрос, почему ковер не лежит на полу, получил исчерпывающий ответ: «Потому что так положено!»

Напольные ходики, оглушительно тикающие в углу комнаты, пратеща назвала тхтхкан, Марк не удержался от улыбки, догадавшись, что это производное от тхтхкал – стучать.

В прихожей ему показали большой доверху набитый дровами и щепками сундук (тяжеленная крышка, железная, местами подернутая ржавчиной, облицовка). «Чтоб каждый раз не бегать к поленнице», – пояснила бабо Софа и в качестве доказательства продемонстрировала короткую, достаточно резвую пробежку от сундука к входной двери и обратно. На кухне в ряд стояли две плиты – газовая и электрическая, а напротив, буквально в полуметре – жестяная печка. «Газовая для готовки, печка – чтобы топить, а электрическая не работает, но рука не поднимается выкинуть!»

Самый большой сюрприз поджидал Марка в комнате пратещи – заглянув туда, он чуть не лишился дара речи: на накрытом крахмальной скатертью столе, лицом ко входу, стоял большой гипсовый бюст пожилого носатого мужчины. Плотно сжав в ниточку тонкие губы, он сурово и бескомпромиссно сверлил взглядом каждого, кто переступал порог.

– Это мой покойный муж, – пояснила остолбеневшему гостю бабо Софа и повернулась к бюсту: – Мисак-джан, это супруг Асмик. Зовут его не по-нашему, но тоже красиво – Марк. Как Энгелса.

Марк издал сдавленный смешок, но сразу же собрался – бюст не сводил с него пронзительного взгляда.

– Когда Мисак умер, мы заказали для могилы памятник, – меж тем рассказывала бабо Софа, разглаживая пальцами невидимые складки на скатерти. – Мастер сказал, что сначала нужно сделать гипсовый макет. Вот этот. Правда, хороший получился? – Она погладила бюст по груди.

– Правда, – поспешил согласиться Марк. – Как живой, кхм.

– Я тоже мастеру так сказала! Он взялся за мраморный памятник. А на вопрос, что делать с макетом, сказал, что его надо выкинуть.

Она обиженно цокнула языком.

– Как можно мне такое говорить? Разве я выкину Мисака?! Конечно, я его оставила. Теперь на могиле мраморный памятник, а дома – гипсовый. Хорошо я придумала, да?

– Да, – согласился Марк скорее с бюстом, чем с пратещей.

Бабо Софа поселила зятя в дальней комнате, где побеги лозы не завешивали окна (чтоб светло было писать). Остальные окна дома, кроме кухонных и чердачного окошка, утопали в густых зарослях винограда, который, кое-где уже отливая осенним алым и рыжиной, тянулся вдоль стен к крыше и цеплялся за ее шиферный край тонкими усиками.