– Ты лучше радуйся, что легко отделалась, – сказала Панта, – соскочишь в самом начале. Это лучше, чем проработать несколько лет, а потом выяснить, что нет у тебя никаких уникальных возможностей, а тебя просто поимели…

У Панты зазвонил телефон.

Алка никогда не видела, чтоб у человека так быстро менялось выражение лица. Панта окаменела.

Потом трясущейся рукой взяла трубку.

Потом она молчала, глядя в окно, с трубкой у уха. Потом она положила трубку на стол и продолжала молчать.

Алка испугалась. Перестала плакать. Собиралась дать подруге стакан воды, как Панта очнулась и заговорила.

– Дай мне, пожалуйста, твой телефон, – сказала она.

– Зачем? – удивилась Алка.

– Яков просил снять тебя с прослушки. И пингвин… которого тебе Фрост подарил… – Каждое слово давалось Пантере все тяжелее. – Там батарейки давно должны были сдохнуть, но ты убери его от греха…

И тут Панта разрыдалась. Из бессвязного текста, который она пыталась из себя выдавить, Алка поняла, что особенные способности у нее все-таки есть, что Панта просто «хотела как лучше», потому что «вляпаешься, и уже на всю жизнь», что «это золотая клетка», «вырваться невозможно», а дальше начались сплошные всхлипы: «ты не понимаешь», «жизнь на крючке», «я больше не могу», «ты не переживешь» – и заключительный стон: «только Якову не говори».

– Он гений, Яков! – Панта убеждала Алку, хотя та и не спорила. – Он доктор психологических наук! Светило! Его в Академии наук травили! Не давали работать! Тогда он плюнул и ушел, чтобы спасать таких, как мы!

Алка гладила Панту по руке.

* * *

Яков позвонил сам. Телефон тренькнул, как только Алка вышла из подъезда Панты.

– Не обижайся на нее, – тихо сказал Яков, – она действительно за тебя боится. Ей нужно отдохнуть, а я все никак не могу отправить ее в отпуск.

– Может быть, поговорить с ее родителями? – предложила Алка.

Сейчас, когда к ней вернулось осознание ее исключительности, она чувствовала себя взрослой и серьезной.

Яков помолчал.

– Наташа – сирота, – сказал он после паузы, – до восемнадцати лет я был ее опекуном.

Пока Алка переваривала эту информацию, Яков не произнес ни слова. Сопел в трубку.

– Наверное, она малость ревнует, – продолжил он.

Алка не знала, что сказать.

– Но только ты ей этого не говори, – тихо попросил Яков, – я очень за нее переживаю.

У него был такой голос, что у Алки защемило сердце. Вот бы ее отец хоть раз поговорил с ней по-хорошему, вот бы он так же нежно о ней отозвался, вот бы он так заботился о ней, Алке.

А дома было холодно и пусто. И трубку папа традиционно не брал.

* * *

Рассказывать, как Алка бросалась под колеса машин, было мучительно стыдно. Но Яков слушал с таким искренним участием, что постепенно Алла выдохнула и к концу даже слегка поиздевалась над собой.

Яков стеба не оценил.

– Да, Алла, – покачал он головой, – нам с тобой еще учиться и учиться…

У Аллы за десять с лишним лет к слову «учиться» выработалось стойкое отвращение. Она тут же ощетинилась:

– Между прочим, вы говорили, что я – кризисный менеджер! А я… почему я облажалась в кризисе?!

Яков Ильич выслушал все упреки с очень серьезным видом, кивнул и начал загибать пальцы:

– Во-первых, ты еще не кризисный менеджер. Хотя задатки у тебя есть. Во-вторых, на каждого кризисного менеджера найдется проруха. И в-третьих… а ты уверена, что это был кризис?

– Ну… конечно, – растерялась Алка. – Сплошной кризис! Тормоза визжат, все орут…

Яков по-отечески покачал головой.

– Это, прости, бардак, а не кризис. Кризис – это препятствие на пути к цели. Ступенька на лестнице. Барьер перед финишем. А у тебя… какая у тебя была цель?

«Повыпендриваться!» – чуть не ляпнула Алка.

– Доказать Валере… ну и себе… что я крута.

– «Доказать» – это не цель. Вернее, цель, но не настоящая. Поэтому твой мозг и не мобилизовался.

– И что теперь? – насупилась Алла.

– Будем тебя шлифовать.

* * *

Наконец Алка узнала, чем занималась вся их шайка-лейка, когда не лечила ее от суицида.

Больше всего времени и сил отнимала слежка за подопечными (как называл их Яков). У каждого потенциального самоубийцы в телефоне стоял жучок. У некоторых еще парочка была установлена в квартире. Даже в ванной.

(«Не волнуйся, – успокоила Алку Панта, – у тебя не было. Только камера в пингвине. Мы в тебе были уверены… почти».)

Жучки передавали звук и видео 24 часа в сутки. И всегда кто-то отсматривал видео. Чаще всего – Пантера, реже всего – Земекис. Алку тоже начали привлекать, хотя ее бесило часами напролет пялиться в монитор и слушать всякую ерунду.

Изредка – не каждый день – на подопечных оказывали «точечное воздействие». Хантер, Панта, а то и сам Яков «случайно» встречались с суицидниками и ловко направляли их мысли и действия в нужное русло. Вот это Алке нравилось больше, но ее пока к людям не подпускали. Пока участие Аллы ограничивалось только походами в магазин за едой для всей компании.

Хотя, если честно, обычно еду заказывали по интернету.

Единственной отдушиной оставались тренировки у Боревского на автодроме. Вот уже где Алла отрывалась от души!

Ну и еще походы к маме, которую вот-вот должны были выписать, но каждый раз при осмотре находили какое-то осложнение. Выглядела мама при этом совершенно здоровой и избыток энергии выплескивала на разговоры с дочерью. И снова «юрфак», «репетиторы», «ЕГЭ»…

Через две недели Алла взвыла.

* * *

Дома Алка включала компьютер по привычке. На самом деле после многих часов слежения ее от монитора воротило. Даже КапляМрака была заброшена. Если бы она не увидела в почте личное сообщение, не полезла бы на страничку.

«Я не думала, что захочу с кем-то попрощаться, но вот… пишу тебе. С тобой я была не одна. Спасибо, что давала мне силы».

Алка прочитала сообщение и поморщилась – что за мелодрама. Впрочем, Жесть всегда была склонна к красивым словам.

«А чего прощаться-то?» – написала Алка.

«Я б написала тебе стихи, но я не умею. Я ухожу. Я любила жизнь, я любила жизнь… второй день про себя повторяю».

Алка насторожилась.

«Жесть, эй! Ты давай без резких движений!»

«Я буду прыгать плавно».

«Ты где?»

«Под шпилем».

Алка вспомнила свою неудавшуюся попытку, вспомнила помидор, размазанный по балкону.