Допрашивая с пристрастием Эфраима, который с утра пораньше уже стоял за рашпером, Джиллиан была на взводе, даже близка к истерике, допытываясь, не ви­дел ли он, кто поставил здесь ее машину.

— Шуточки чьи-нибудь, — предположил Эфраим. — Либо угнать угнали, а после струсили.

Ну, что значит праздновать труса, — тут Джиллиан в последнее время могла бы сама давать уроки. Каждый раз, когда бы дома, у Салли, или здесь, на работе, ни зазвонил телефон, она пугалась, что это Бен Фрай. При одной мысли о нем ее бросало в дрожь с головы до пят. Наутро после их встречи в «Дель Веккио» Бен прислал ей цветы — алые розы, но когда он позвонил, она объя­вила, что ни их, ни вообще чего бы то ни было принять от него не может.

— Не звоните мне, — сказала она ему. — Даже думать обо мне забудьте!

Что с ним такое, с этим Беном Фраем, — неужели ему не ясно, что она собой представляет? Неудачница по всем статьям! За что ни возьмется, все валится из рук, какого бы ни было происхождения — растительно­го, животного или неживого. Все при ее прикоснове­нии приходит в негодность. Открыла стенной шкаф с вещами Кайли — дверца слетела с петель. Поставила разогревать на заднюю конфорку банку рисового супа с томатом — загорелась кухонная занавеска. Вышла на внутренний дворик выкурить сигарету в спокойной об­становке — и наступила на дохлую ворону, которая, как нарочно, упала с неба прямехонько ей под ноги. Ходя­чее несчастье, а не женщина — невезучая, незадачли­вая, хуже чумы!

Когда Джиллиан решалась посмотреть на себя в зеркало, она видела то же, что и всегда, — высокие ску­лы, широко расставленные глаза, смелого очерка рот — все знакомое и, согласились бы многие, достаточно привлекательное. Но пару раз ей случалось ловить свое отражение мимоходом, невзначай — и тогда то, на что натыкался ее взгляд, ей не нравилось. Под определен­ным углом, при определенном освещении она предста­вала такой, какую должен был видеть Джимми, когда напивался вдрызг ближе к ночи и она пятилась от него, прикрывая лицо руками. Та женщина была пустым, са­монадеянным созданием, которое не давало себе труда подумать раньше, чем что-нибудь сказать. Та женщина полагала, что она в силах переделать Джимми или хотя бы, в крайнем случае, слегка его подправить. Какая ду­ра! Не удивительно, что ей не справиться с плитой и не найти, куда затерялись сапожки. Не удивительно, что она ухитрилась прикончить Джимми, когда на самом-то деле стремилась добиться от него чуть более ласко­вого обращения.

Безумием было с самого начала сидеть в кабинке «Дель Веккио» с Беном Фраем, но она была в таких расстроенных чувствах, что позволила себе засидеться до полуночи. К концу вечера они съели все до крошки, что заказала Салли, и потеряли друг от друга голову до такой степени, что даже не заметили, как уничтожили по целой пицце. Но и на том не остановились! Они по­глощали еду как заведенные, не глядя, что подцепили на вилку — лист салата или грибок, оттягивая минуту, когда надо будет встать из-за стола и расстаться.

Джиллиан до сих пор не вериться, что такие, как Бен Фрай, бывают на самом деле. Он не похож ни на кого из тех мужчин, с которыми ее сводила судьба. Во-первых, умеет слушать, когда она говорит; второе — в нем столько сердечности, что люди невольно тянутся к нему. Люди без колебаний решают, что на него можно положиться, — он приезжает в город, где никогда прежде не бывал, и у него начинают тут же спрашивать дорогу, в том числе даже местные жители. У него есть ученая степень, полученная в Беркли, и при всем том он каждую субботу выступает в детском отделении местной больницы, показывая фокусы. Появляясь там со своими шелковыми косынками, коробкой яиц и ко­лодами карт, Бен собирает вокруг себя не только детей. Ни одной сестры на этаже не дозовешься — они почти единодушны в том, что во всем штате Нью-Йорк нет неженатого мужчины красивее Бена Фрая.

В силу всего вышесказанного Джиллиан Оуэнс — далеко не первая, кому запал в душу Бен Фрай. Есть в городе женщины, которые охотятся за ним так давно, что знают наизусть весь распорядок его дня и все по­дробности его жизни; они одержимы им настолько, что, когда спросишь у них номер телефона, могут на­звать в ответ его номер, а не свой. Есть учительницы, его коллеги по школе, которые каждую пятницу при­носят ему к концу дня домашнюю снедь, запеченную в горшочке; есть свежеразведенные соседки, которые прибегают к нему вечерком с сообщением, что у них перегорели пробки и им страшно, что без его ученого вмешательства их может убить электричеством.

Любая из этих женщин отдала бы все на свете за то, чтобы Бен Фрай прислал ей розы. Любая сказала бы, что, видно, у Джиллиан не все в порядке с головой, если она отослала их обратно. Тебе повезло — вот что сказали бы ей эти женщины. Но оказалось, что не так-то все просто с этим везеньем. С первой минуты, как Бен Фрай в нее влюбился, Джиллиан знала, что нико­гда не допустит, чтобы такой изумительный человек связался с такой, как она. Учитывая, сколько она наво­ротила всякого в своей жизни, ни о какой любви для нее больше речи быть не может. Вынудить ее назваться снова женой можно разве что под дулом пулемета, приковав ее для верности цепью к церковной стене.

Придя домой из «Дель Веккио» в тот вечер, когда встретилась с Беном, она дала себе клятву, что никогда больше не выйдет замуж. Заперлась в ванной комнате, зажгла черную свечку и попыталась вспомнить слова определенных заговоров, которыми пользовались те­тушки. Когда ей это не удалось, произнесла трижды: «Незамужняя по гроб жизни», — и, кажется, подей­ствовало, ибо, что бы там ни творилось у нее внутри, она неуклонно отказывает Бену Фраю.

— Уезжайте, — говорит она ему, когда он звонит, и гонит от себя мысли о том, как он выглядит, о шерша­вом прикосновении мозолей, которые он натирает на ладонях, практикуясь почти ежедневно в завязывании узлов для своих выступлений с фокусами. — Найдите себе кого-нибудь, с кем будете счастливы.

Однако не это нужно Бену. Ему нужна она. Он зво­нит и звонит, пока не добивается того, что при каждом звонке телефона все в доме уверены, что это не кто иной, как он. Теперь, когда у Оуэнсов звонит телефон, тот, кто взял трубку, не говорит ни слова — даже хотя бы «здрасьте». Просто дышит и ждет. Дошло до того, что Бен научился различать, кто из них как дышит. Вот де­ловито вдыхает и выдыхает Салли. Вот всхрапывает норовистой лошадкой Кайли, которую этот чокнутый на том конце провода выводит из себя. Вот прерывисто и печально дышит Антония. А вот тот звук, которого он ждет постоянно, — милый, сердитый вздох, который вырывается у Джиллиан, когда она велит ему оставить ее в покое, убраться с глаз долой и устроить свою жизнь. Пусть он делает что хочет, только ей больше не звонит.

Но все же голос у нее нет-нет да и дрогнет, и Бен, когда она бросает трубку, может с уверенностью ска­зать, что она грустна и растерянна. Сознание, что она несчастлива, для него невыносимо. Сама мысль, что у нее могут быть слезы на глазах, приводит его в такое исступление, что он удваивает расстояние своей еже­дневной пробежки. Он отмеряет мили вокруг водохра­нилища так часто, что утки стали узнавать его и уже не снимаются с воды, когда он пробегает мимо. Он им зна­ком, как ранние сумерки, как кубики белого хлеба, ко­торыми их угощают. Порой он напевает на бегу «Отель разбитых сердец» и тогда понимает, что дело плохо. Одна гадалка на симпозиуме фокусников в Атланте предсказала ему в свое время, что если он полюбит, то навсегда, и он только посмеялся на это, но теперь видит, насколько верным оказалось ее пророчество.