и напряжения между нами.

Почему-то тот факт, что сотни глаз смотрят на этот нелепый обмен, лишь слегка пронзает мой мозг.

Гнев, который я почувствовала, когда он выгнал меня из театра сегодня, утих. Мой мозг сломан. И только горячее тело Датча сбивает сигналы.

— Зачем мне твоя одежда? — Спрашиваю я мягким, озадаченным голосом. Если все слушают, это не значит, что все должны услышать. — Это было бы незрело с моей стороны. — Я наклоняю голову. — Так же незрело, как целовать кого-то, а потом называть ее шлюхой.

Его грудь вздымается от гнева, и его глаза отражают его. Внезапное сжатие его челюсти демонстрирует поэтическую симметрию его лица, и у меня перехватывает дыхание, и я выхожу из себя.

— Разве я похож на человека, с которым можно шутить, Брамс?

Датч оскалился. Великолепный зверь, готовый уничтожить меня.

Я не позволю ему добиться успеха.

— Кто сказал, что это сделала я? У тебя есть доказательства?

Он скрипит зубами.

— Хотя, должна сказать, — указываю я взглядом на плавки, — я немного разочарована.

Его глаза пронзают меня насквозь.

— Держу пари, если бы я заглянул к тебе под юбку, то узнал бы, что ты обо мне думаешь, Брамс.

Моя грудь сжимается, и я понимаю, что, без сомнения, хочу, чтобы этот самодовольный ублюдок умер тысячей огненных смертей.

— Да пошел ты, Датч. — Грубо выплевываю я.

В его глазах плещется презрение, а воздух между нами пропитан ненавистью — извращенным ядом, обвивающим нас обоих. Но под яростной враждебностью скрывается нечто гораздо более притягательное. Завихряющееся напряжение. Притяжение, настолько острое и точное, что даже в этот жаркий момент взаимного презрения оно становится сексуальным.

Наши горячие дыхания встречаются и смешиваются в середине наших тел. Датч находится достаточно близко, чтобы я могла видеть, как внутри него идет борьба. Борьба за обладание мной, за то, чтобы покорить меня и сломить, против огня этого иллюзорного чего-то.

Чего-то большего.

Чего-то настоящего.

Потому что, как бы мне ни было неприятно это признавать, здесь есть связь. Ее затмевает всепоглощающая ненависть, но она есть.

Он вывел меня из приступа паники.

Какая-то часть меня доверяет ему.

И какая-то часть его заботится о том, чтобы спасти меня от самого себя.

Он — кошмарный бог, стоящий в море теней, и все же он не дал мне утонуть. Дважды. В первый раз в бассейне Redwood и сегодня утром, в море уродливых, извращенных воспоминаний.

— Что здесь происходит? — Слабый голос директора Харриса звенит в воздухе.

Я напрягаюсь и пригибаю голову, пытаясь спрятаться, пока он не заметил меня.

Но это бесполезно.

— Вы, двое! — Тяжелые шаги приближаются. — Что за неуместная демонстрация! Все идите в класс. Идите вы двое! Задержать вас обоих! А вы оденьтесь. Это учебное заведение, а не стриптиз-клуб!

Датч закатывает глаза, как и подобает правонарушителю, и медленно поворачивается.

Щеки директора Харриса, и без того красные, становятся цвета пожарного гидранта.

— Мистер Кросс... Я не знал...

Датч поднимает руку, и директор тут же сдерживает свои слова.

— Я пойду домой за другой формой, так как моя, похоже, — он оглядывается на меня, — таинственно исчезла.

— Конечно, мистер Кросс. Я уверен, что это, должно быть, недоразумение.

Датч отворачивается от директора, как будто ему противно.

Я внутренне ругаюсь на него. Он такой чертовски высокомерный. Удивительно, что даже его братья могут его выносить.

Датч снова поворачивается ко мне. — Увидимся в изоляторе.

Гнев закипает в моих жилах, когда Датч, спокойный как змея, идет по коридору и исчезает из виду.

Джинкс: Прекрасный принц собирает вещи

А вы думали, я буду освещать что-то еще? Прекрасный принц шёл по коридорам в одних лишь плавках, который не оставлял ни малейшего шанса воображению. Девушки будут всю ночь писать фанфики, я в этом уверена. Но кто-нибудь еще подглядел, как наш наследный принц отмахнулся от восходящей принцессы Помпонов? Я чую, что женское соперничество поднимается из глубин.

Ад не имеет такой ярости, как презренная женщина. Новенькой девочке лучше быть начеку.

До следующего поста держите своих врагов близко, а свои секреты — еще ближе.

— Джинкс.

12.

ДАТЧ

Я проверяю часы, сую руку в карман и киваю на дверь.

— Убирайтесь.

Шаги стихают, и все заключенные спешат скрыться из виду.

Я снова проверяю часы.

Она должна быть здесь с минуты на минуту.

Я опускаюсь на стул в конце комнаты и не свожу глаз с двери. Уже конец рабочего дня. На мне брюки цвета хаки и рубашка на пуговицах с логотипом Redwood Prep на кармане, но я мог бы и не беспокоиться. Когда я вернулся в школу полностью одетым, люди смотрели на меня так, словно я все еще был в плавках.

Не думаю, что Зейну, с его выходками, удавалось так взбудоражить Redwood Prep.

Дверь со скрипом открывается.

Воздух наполняется свежим воздухом, когда Каденс просовывает голову внутрь. Темно-шоколадные волосы рассыпались по ее левому плечу.

Она растерянно оглядывается по сторонам.

— Где все?

— Только мы.

— Правда? — Она сморщила нос. — Мне показалось, что я слышала, как кого-то еще сегодня задержали.

Я складываю руки на груди и пинаю парту рядом со своей в знак молчаливого указания сесть туда.

Каденс благородно игнорирует мой приказ и занимает место в первом ряду.

Упрямая, как черт. Как всегда.

— Моя одежда волшебным образом оказалась в шкафчике, когда я вернулся в школу. — Выкрикиваю я ей в спину. — Поздновато, чтобы передумать.

— Может, тот, кто это сделал, побагровел от одного твоего вида и больше никогда не хотел видеть тебя голым. — Грубо отвечает она.

Я ухмыляюсь.

— А может, им понравилось то, что они увидели.

Она фыркает, как будто это самая нелепая вещь, которую она когда-либо слышала. Но я видел, как она разглядывала меня сегодня в коридоре. Я ей нравлюсь, возможно, так же сильно, как и она меня ненавидит.

Я встаю со стула, прохожу в переднюю часть кабинета и прислоняюсь к учительскому столу. Брамс делает вид, что ничего не замечает. Сосредоточившись на учебнике, она переворачивает страницу.

Мои глаза пожирают ее лицо — хрупкие скулы, спелые, как клубника, губы, длинные, изящные конечности.

Я скрещиваю руки на груди.

— Так вот почему ты можешь выступать только в маскировке? Потому что боишься фортепиано?