лишь следуют за ней[63]. В конечном итоге эволюция может со временем превратить специализированные популяции в разные виды.

Именно это и произошло с косатками. Обитающие в северо-восточной части Тихого океана рыбоядные косатки и питающиеся морскими млекопитающими плотоядные косатки посещают одни и те же побережья и бухты, но при этом неукоснительно избегают друг друга. Они не скрещиваются друг с другом уже десятки тысяч лет. За минувшие поколения плотоядные косатки приобрели более мощные челюсти и зубы, чтобы справляться с куда более крупной и опасной добычей. И хотя все эти косатки по-прежнему носят одно название, Orcinus orca (поскольку получили его прежде, чем ученые разобрались в ситуации), по сути, они представляют собой два самостоятельных вида.

В целом существующие в мире 10 или около того экотипов косаток различаются главным образом именно пищевыми предпочтениями, причем избирательность их почти невероятна. Одни кормятся строго определенным видом лосося. Другие охотятся только на акул. В Антарктике один экотип нападает в основном на малых полосатиков, а другой ест исключительно пингвинов. Антарктические косатки, избравшие себе в жертву ластоногих, желают только тюленей Уэдделла и безразличны к крабоедам, которые составляют едва ли не 85 % всех местных тюленей. Их привередливость доходит до того, что, заметив лежащего на льдине тюленя, они сначала удостоверяются, что он относится к интересующему их виду, и лишь затем зовут друзей. Если это окажется тюлень Уэдделла (а может, и не один), косатки используют усвоенный ими особый метод охоты: выстроившись в ряд, они на большой скорости плывут в направлении льдины, синхронно нагоняя высокую волну, которая перекатывается через льдину и смывает тюленя в воду. Другие косатки охотятся на мелкую, проворную сельдь, ловко сгоняя ее в плотный шар и оттесняя к поверхности, а потом хлещут по нему хвостами и заглатывают оглушенную рыбу, плавающую в гуще облетевшей чешуи. Эти незаметные на первый взгляд культурные различия направляют эволюцию разных групп косаток по всему миру по все более расходящимся траекториям. Мы почему-то привыкли думать, что культура – это нечто противоположное генетической эволюции. Однако для многих видов сегрегация, основанная на культурных различиях, имела огромные эволюционные последствия, которые ученые до сих пор большей частью упускали из виду.

У сообществ дельфинов тоже есть своя скрытая культура. Многие группы дельфинов специализируются на той или иной технике охоты, очевидно учась у других и передавая навыки потомству и друзьям[64]. Скажем, какие-то из них используют специального «загонщика», который гонит рыбу на других дельфинов, или поднимают со дня кольцевые облака ила, ограничивая ими косяки мелкой рыбы. В Адриатическом море две группы дельфинов охотятся на одних и тех же участках «посменно», посещая их в разное время[65]. Одна из групп приспособилась следовать за рыболовными траулерами, подбирая отбросы, тогда как другая никогда этого не делает. В Австралии, у побережья Брисбена, прибытие креветочных траулеров спровоцировало своего рода культурный раскол: 154 афалины начали следовать за ними, подбирая выброшенную рыбу, остальные 88 афалин из того же района этим не пользовались. Когда запасы креветок истощились и суда покинули регион, афалины-побирушки вернулись к охоте, и в итоге все представители популяции снова смешались и начали общаться между собой[66].

Склонность сообщества «держаться того, что хорошо знаешь», по-видимому, и приводит к возникновению резидентных и нерезидентных групп. В Южной Каролине основоположники природоохранных исследований, биологи Салли и Том Мёрфи, однажды взяли меня с собой, чтобы показать, как местные афалины действуют небольшими группами, загоняя мелкую рыбу на илистые отмели. Этим традиционным методом пользовались исключительно резиденты, а дельфины, оказывавшиеся здесь лишь время от времени, – никогда. Иными словами, местные – это не просто дельфины. Это особенные дельфины, умеющие делать особенные вещи.

Приверженность своей группе может приносить выгоду просто по той причине, что все в этой группе знают, чего следует ожидать и как взаимодействовать. Скажем, если ты косатка, охотящаяся на рыбу, тебе самое место в большом, шумном стаде, которое вспугивает косяки, вынуждая их сбиваться теснее; но группа косаток, промышляющая морских львов, должна быть небольшой и очень скрытной, чтобы незаметно подкрадываться к жертве. Две стратегии несовместимы, и владеющие разными методами специалисты не должны смешиваться. Они этого и не делают.

В нашем сегодняшнем глобализованном, перенаселенном, многонациональном и многоязычном обществе чрезвычайно важно уметь принимать все свалившееся на нас многообразие иных традиций и культур. Но наш мозг, который формировался совсем в других условиях, сопротивляется этому, и порой довольно жестко. Наш мозг эволюционировал, приспосабливаясь к социальной жизни на диких просторах, где группы людей были невелики и все в них знали всех, а появление чужаков почти наверняка влекло за собой неприятности. И поскольку для нас сотрудничество с другими людьми – необходимое условие выживания, наш мозг с его сложившимися адаптациями всякий раз предостерегает нас, советуя избегать носителей другого языка или других обычаев. Люди тянутся к тому, что им хорошо знакомо.

Самые основы человеческого существования в разных культурах мало чем различаются. Однако разница в деталях порой велика настолько, что последствия могут оказаться фатальными. Только представьте себе женщину, выросшую в Лос-Анджелесе и работающую в банке, которую внезапно перенесло на эскимосское стойбище, где она не понимает ни слова из местного языка и где ее выживание будет целиком и полностью зависеть от умения управлять ездовыми собаками, выделывать шкуры и охотиться на тюленей. Или представьте себе эскимоса в меховой парке, который вдруг оказался за окошком кассы в калифорнийском банке. Или вообразите, скажем, селение пустынного народа сан (бушменов, как мы их называем), где воду для питья добывают, выжимая из определенных растений. Если вы выросли, охотясь на обезьян с духовой трубкой, для китобоев с их гарпунами вы окажетесь только помехой. Людям, внезапно оказавшимся в окружении совершенно чуждой культуры, придется пережить очень трудные времена, и не исключено, что они погибнут. И это я еще не упомянул о том, что носители местной культуры могут их нарочно избегать. Так что для тех, кто родился и вырос среди определенных знаний, традиций и навыков, будь то умение пользоваться кредитной картой или метать копье, культура имеет огромное значение. Культура – это дом.

Добровольная сегрегация начинается с того, что всегда проще взаимодействовать с кем-то, кого ты понимаешь. Так обстоит дело у людей. И то же самое – у кашалотов. Трудно представить себе, каким образом у этих китов могла бы возникнуть их система кланов, если бы стремление замкнуться в своей группе не имело решающего значения для выживания. Но она возникла. И каждый в ней знает, кто он такой и кто все остальные. Каждый