— Да? — оживилась Карина.

— Да, — подтвердил Дима. — Так что ничего страшного.

— Да?

— Да. Ступай себе с миром. И да пребудет с тобой сила: — И, встретив слегка испуганный взгляд девушки, добавил: — Всевышнего!

— И где я мог всего этого понабраться? — говорил он мне потом. — Ума не приложу! Но так убедительно все вышло.

— А девушка куда делась? — спросил я.

— Не знаю… Попрощалась и ушла. — Еще хотела руку поцеловать, но я не дался.

Я стараюсь работать над своими заметками ежедневно, везде, где только могу. Но меня постоянно что-то отвлекает. Дома — непрерывные телефонные звонки. В метро — представители транспортной торговли. Последнее время они почему-то всеми силами пытаются заставить меня купить карандаш-пятновыводитель и кричат о нем на каждой остановке, заглушая даже шум тоннеля.

В троллейбусах и автобусах — отвлекают шумные кондукторы, хлопочущие вокруг пассажиров, и сами пассажиры, рассказывающие в мобильные телефоны таинственным собеседникам о своих делах.

А на улицах меня отвлекают холод, ветер и дождь. Иногда — даже солнце.

Да и сам город отвлекает: он не дает сочинять какой-то очерченной закупоренностью, тормозящей всякое слово.

За городом, в Комарово мне мешают родственники. Они то и дело стучатся ко мне в комнату, зовут обедать, пить чай или просто посидеть с ними за столом. Такое впечатление, что эти люди могут околачиваться на веранде и пить чай целыми сутками. Я собираю свои бумажки, кидаю в сумку вещи и уезжаю от них в город. Но по дороге в электричке и метро меня опять тормошат представители транспортной торговли, а дома, в квартире, снова отвлекают телефонные звонки.

Если мне удается что-то написать, я сразу же читаю это своей девушке Ксюше. Она иногда смеется, иногда молчит — и тогда я не понимаю, понравилось ей или нет. Сегодня я читаю ей про детский сад. Она сидит, слушает и улыбается. Видимо, каким-то своим мыслям. Потом уходит на кухню.

Я остаюсь в комнате. Собираю исписанные бумаги в тощую стопку и слышу, как она открывает окно и щелкает зажигалкой. Прихожу на кухню.

— Как ты можешь все это помнить? — спрашивает она безо всякого интереса.

— Так я ведь почти ничего не помню.

— Ну, не знаю… — Ксюша выпускает дым и надувает губки. — Я вот вообще все забыла про свой детский сад. Помню только, что у нас во время тихого часа, когда уходила воспитательница, все друг другу гениталии показывали.

Я тяжело вздыхаю. Ну почему у других все так интересно, а у меня — нет? Несправедливо получается.

— А ты напиши, будто это в твоем детском саду происходило, — словно читает мои мысли Ксюша. — Все равно никто не проверит. И в книгу оживление внесет. Читаться интереснее будет.

Да, наверное… Стоило бы так сделать. Ввернуть эпизод, где дети показывают друг другу то, что у них между ног. Тем более многие жаловались на отсутствие в моих текстах любовной линии. Нате, смотрите. Вот вам любовная линия…

Я уже почти готов пойти на подлог, раз его перспективы так заманчивы. Тем более что вранье — практически синоним вдохновения и залог безупречного стиля. Так, по крайней мере, считал Оскар Уайльд.

Но беда в том, что я совершенно не умею врать. Как начну — сразу путаюсь в словах, пишу что-то бессвязное, какие-то невразумительные верлибры, так что самому противно делается. Меня с детства учили, что обманывать других нехорошо. И я, дурачок, поверил. А когда перестал верить, было уже поздно. Паскудная привычка целиком меня захватила. Так что врать я, пожалуй, не буду. Опишу лучше, как оно было на самом деле. Оставлю события в их единичности, бессмысленности и нетипичности. Ведь когда в садике дети показывают друг другу гениталии, это, согласитесь, чересчур типично, а значит — лживо.

Детский садик упрощает, схематизирует отношения между людьми, а вся дальнейшая наша жизнь наполняет эти упрощенные схемы новым взрослым содержанием. Я не слишком резонерствую? Конечно — нет. Мне просто хочется раскрыть всем наши маленькие литературные тайны.

Давайте по порядку… В детском саду маленький ребенок показывает другому свои гениталии, а тот ему в благодарность — свои. Проходит время. Дети вырастают. Становятся взрослыми. Заканчивают школы, колледжи, университеты. Начинают работать. Женятся. Но поведение их от этого ничуть не меняется. Они по-прежнему продолжают показывать друг другу гениталии. Человек что-то говорит, работает в офисе, отдыхает с семьей в Париже, но, в сущности, он делает только одно — показывает всем свое жалкое хозяйство. Он не в силах изменить старой детской привычке.

Разве я не прав, скажите? Понаблюдайте хотя бы самую малость за окружающими. И вы так же, как и я, с уверенностью сможете сказать, кто из них показывал гениталии в детском саду, а кто — нет.

Приятель приходит к вам в гости и сообщает:

— Вот машину взял, новую модель… — называет марку.

Или:

— Свитер своей жене купил… итальянский!

Или:

— В Париж, стало быть, с семьей съездил!

Вы думаете, он в самом деле хочет рассказать вам про свою машину, на которой он теперь будет ездить? И засирать в городе воздух и без того загаженный? Или про свитер, который, и года не пройдет, бомжи на помойке будут примерять? Или про Париж, где они с женой в страхе шарахались от каждого встречного араба? Конечно, нет. Просто этому человеку в детском саду во время тихого часа не спалось.

Или, например, представьте себе научную конференцию. Какой-нибудь ученый муж, ветхий, пахнущий старческими железами и дурно одетый, встанет и, дурковато улыбаясь, спросит:

— А можно вопрос, молодой человек?

Что? Так уж ему вперлось мне вопрос задать? Он ведь все то время, пока я говорил, тихо дрых в своем кресле. Но вот он проснулся — с добрым утром, дедуля! — и встал со своего места, явившись мне во всей красе. А я не слушаю то, что он мне говорит. Я смотрю как бы сквозь него и вижу большое спальное помещение в послевоенном детском саду, громоздкие железные кровати и на одной из них — маленького засранца, которому почему-то не спится.

Что поделаешь… Привычка показывать свои причиндалы у иных остается до седых волос, когда она совсем, совсем уж ни к чему и может раздражать, особенно натуры чувствительные.

Мы с Феликсом Кареминым, моим соседом, сидим на скамеечке в Политехническом парке. Между нами — пакет. В нем — пол-литра водки и несколько пластиковых коробочек с квашеной капустой, солеными огурцами и селедкой. Бутылка наполовину пустая, и поэтому у нас хорошее настроение. К нам медленно по аллее приближается бомж с огромным полиэтиленовым пакетом. Мы прерываем разговор и смотрим на него очень недружелюбно. Бомж останавливается прямо перед нами. Его качает. Держа на весу пакет, он достает оттуда бутылку пива и нам торжественно ее демонстрирует.