– Скоро вы там? – поинтересовался Бежецкий, подходя к нему: ветер заметно усилился, и передвигаться, даже в чудо-костюмах, стало сложновато.

– Еще минуточку…

– Удалось снять камеру?

– Да, вот она, – кивнул мичман на серебристый, чуть тронутый черной «плесенью» параллелепипед, лежащий рядом с ним. – Похоже, целехонька.

– Чем же вы заняты?

– Да вот, – пожал плечами немец. – Никак не могу понять, что это такое.

– Где? – нагнулся к нему командир. – Покажите.

– Вот, – палец в толстой перчатке осторожно тронул белый матовый цилиндр, – очень уж по виду очень от всего остального отличается.

– Так выньте его, и дело с концом.

– Да? А если это взрывчатка? Повидал я подобные штуки в своей жизни.

– Откуда здесь взрывчатка? Ученые, конечно, сумасшедшие люди, но не настолько. Этот… эта штука закреплена как-нибудь?

– Нет, похоже, просто засунута под привод манипулятора.

– А провода от нее идут какие-нибудь?

– Не вижу.

– Тогда это не мина.

– Как сказать…

Александр начал терять терпение:

– Тогда сделаем так: обвяжите этот предмет тросом, и попробуем дернуть, отойдя на расстояние.

– Хорошо.

Через пару минут все залегли в отдалении от мертвого зонда, и Бежецкий собственноручно рванул конец веревки, привязанной к «мине».

Взрыва, как и ожидалось, не последовало.

– Блин, Грауберг! – заявил Лежнев, первым поднявший выдернутый из машины цилиндр. – Опять ты в своем репертуаре! И когда тебе надоест только?

– Ты о чем, Николай? – не понял мичман, тоже поднимаясь на ноги.

– Да все об этом. – Вахмистр продемонстрировал всем собравшимся вокруг тубу из-под пищевого концентрата. Точно такую же, какие лежали у каждого из десантников в рюкзаке в составе продуктового запаса на непредвиденный случай. – «Фасоль белая с салом», – прочел он, поворачивая емкость перед стеклом шлема. – Сожрал хавчик втихаря, а нас разыграть решил. Шутник, блин, тевтонский!

– Не мели ерунды, – отозвался Грауберг. – Я свой НЗ и не вскрывал. А это… – он отобрал тубу. – Я что, по-твоему: зубами отгрыз? – Он провел пальцем по краю полукруглой выемки в тонком пластике.

– Не, это не зубами, – завладел находкой урядник Алинских. – Это срезано чем-то… Стоп! А тут внутри листок какой-то…

При свете фонаря, загородив от ветра спинами клочок рвущейся из рук желтой, в разводах, хрупкой бумаги с едва различимыми каракулями, десантники прочли:

«10 августа 20…

Двенадцатый день. Надежды на спасательную экспедицию больше нет, НЗ на исходе. Аккумуляторы костюмов разрядились пять дней назад. У Яснова обморожены руки и лицо, у меня тоже не все в порядке… Принял решение идти на запад. Может быть, там есть люди. Здесь мы все равно погибнем. Если кто-нибудь найдет эту записку, передайте…»

Далее текст обрывался, поскольку листок бумаги в этом месте был срезан пулей «Василиска».

– Яснов? – нарушил молчание кто-то из бойцов. – И тут тоже Яснов. Прямо как наш.

– А ведь сегодня-то тридцатое июля, – припомнил кто-то. – Десятое августа аккурат через двенадцать дней…

Бежецкий бережно сложил письмо и спрятал в нагрудный карман комбинезона. Он уже все понял…

– Да это ведь почерк Батурина! – запоздало догадался вдруг Лежнев. – Он мне бумаги заполнял в прошлом месяце в офицерскую школу! Неужели… Надо идти за ними – может, еще успеем помочь!

– Не успеем, – вздохнул Александр. – Бумага какая, видели? Ей как минимум год. А то и все десять… Да и туба вся плесенью проедена… Все: наших товарищей больше нет. Возвращаемся.

– Как нет? Они же только что… Нет, так нельзя! Надо попробовать!

– Попробуем в следующий раз. А пока нужно доделать то, ради чего мы сюда пришли. Слушай мою команду…

– Вижу на экране локатора движение, – раздался в наушниках бесстрастный бас Решетова…

– Нет, ты слыхала, какая петрушка?..

Сказать, что вахмистр Лыжичко был сегодня пьян – значит не сказать ничего. Даже такие термины, как «пьян в стельку», «нализался в лоскуты» или «бухой в хлам», казались чересчур мягкими для того состояния, в коем в данный момент пребывал сей незаурядный индивидуум. Он был просто «никаким».

Вообще-то, в категорию «пьющих» или даже «выпивающих» он не входил. Так, чуть-чуть по какому-нибудь выдающемуся поводу, да и то не слишком часто и в меру. Да иного и быть не могло: Служба чрезвычайно ревниво следила за нравственностью своих сотрудников и не терпела никаких излишне явных отклонений от ординара. И уж если не поощрялись такие безобидные «таракашки», как коллекционирование почтовых марок или увлечение певчими птичками, то склонность к спиртному…

И разрази его гром, если он мог бы внятно объяснить, почему именно сегодня…

А все эта мимолетная встреча в подземке…

Николай, сменившись с дежурства, ехал домой, в свою небольшую квартирку на южной окраине. Вагон метро, как обычно в этот час, был переполнен, и уставший мужчина, мерно покачиваясь в такт движению, как и все его невольные попутчики, стоял, держась за ременную петлю и бездумно пялясь в темное зеркало окна. Изредка за стеклом мелькали какие-то кабели, трубы, тут же уносящиеся вдаль, и когда рядом с его отражением обрисовалось узкое и бледное женское лицо, жандарму показалось, что это снаружи кто-то пытливо вглядывается ему в глаза. Наваждение было настолько диким, что он даже зажмурился и потряс головой, пытаясь его отогнать. Но стоило осторожно приоткрыть веки, как «потусторонний дух» в стекле мягко улыбнулся и превратился всего лишь в обычную попутчицу, одну из десятков прочих пассажиров обоего пола, тесно стоящих вокруг. И, что самое главное, ничего особенно в ней не было – так, немного усталая женщина, как и все добирающаяся в свой «спальный район» с работы или службы. В обычное время он никогда не обратил бы на нее внимания, не вычленил в толпе взглядом.

– Вам нехорошо? – прожурчал в ушах невообразимо приятный голос, который хотелось слушать, слушать, слушать без конца…

Порой вахмистр приходил в себя, изумляясь, каким образом он попал в совершенно незнакомый ему кабак, набитый под завязку какими-то подозрительными личностями, смахивающими не то на иностранных моряков, не то вообще на каких-нибудь контрабандистов или торговцев краденым. Да и разноголосый гомон вокруг, в котором слова из всех без исключения европейских языков сплелись с воровскими терминами в причудливую вязь, это подтверждал. Подобного общества, кстати, Служба тоже не одобряла.

– Будем, – слышалось откуда-то из облака дыма, и о стакан Николая, стукался другой, зажатый в мощной руке, поросшей рыжим волосом, скрывающим смутные татуировки.