ними. Нет, нет, я дойду. И он дошёл. Обернулся — никого, тишина, молитвенная песня и огни где-то в горах. Кое-как обулся и стал спускаться в долину. Преодолевая боль от лопнувших между пальцами волдырей, он шёл и шёл вниз до самого утра. И вот вышел на асфальтовую дорогу с хорошей разметкой. Асфальтовая дорога в Афганистане? Неслыханное чудо. Вдруг звук мотора, и он прячется в придорожных камнях. И не может поверить глазам — мимо него проезжает на мотоцикле с коляской милиционер. На коляске надпись «ГАИ».

ФИГ запнулся и глубоко вздохнул:

— Мне слов не хватает, у Тимура это было так сказочно реально. И обречённость этого солдата, хотя про неё ни слова в тексте, была очевидна…

И Семэн в сердцах швырнул окурок в ночь:

— Я, кажется, всё понял.

Таня опаздывала

Запрыгнув в маршрутку и бросив водителю горсть монеток, она поблагодарила Небо. Успею. Солнце было ещё не так высоко и касалось её щёк. Обернувшись к салону, она поняла, что путешествие на другой край города придётся провести стоя. Тренировка на выносливость. Один из пассажиров снял солнцезащитные очки и беззастенчиво смотрел на её волосы, бросавшие вызов солнцу, на её подбородок, плечи и руки, сжавшие поручень. Таня почувствовала, что румянец выступает у неё на щеках. Хотела отвернуться, но вместо этого просто отвела глаза. Может, ей кажется. Через несколько секунд молодой человек, намерения которого были очевидны и понятны, это читалось в его восторженном взгляде, встал со своего места и сделал шаг в её сторону. И если бы у него в запасе было хотя бы одно лишнее мгновение, он бы вежливо, но несколько развязно, как это свойственно самоуверенным молодцам, успел бы сказать ей: «Садитесь». И, поймав её взгляд, по-доброму, без намёков, улыбнулся бы ей в ответ. Но ни улыбок, ни «Садитесь» не последовало. Едва он встал, его место заняла какая-то цыганка, уже на четвёртом, похоже, месяце беременности, с большой перемётной сумой. Вовремя заметив это, молодой человек промолчал. Насупился. Таня всё поняла и не удержалась от вспышки понимающего, благодарного взгляда в его почти закрывшиеся от встречного солнца глаза. Это окрылило молодого человека, и он сделал ещё один шаг в сторону водителя, ближе к ней. Но разжать пересохшие губы у него не получалось.

Чем ближе был центр, тем больше пассажиров набивалось в маршрутку. Таня уже слышала его дыхание, чувствовала запах туалетной воды, но ни единого прикосновения не было. Когда весь автобус безжалостно топтал друг другу ноги, Таня стояла настолько комфортно, что уже начинала жалеть об этом. Так бы всё и продолжалось, наверное, если бы через пару остановок на пешеходном переходе не замешкался какой-то инвалид. Водитель дал по тормозам, и такого коварства не выдержали бы даже руки Геракла. Молодой же человек больше был похож на Аполлона. Законы механики Ньютона оторвали ноги Тани от рифлёного пола маршрутки и бросили её на грудь молодого человека. Она громко охнула, то ли от неожиданности, то ли от испуга, то ли от неведомого ранее необъяснимого чувства благодарности этим законам. Отталкиваясь от его груди, как приличная девушка, и подняв голову, чтобы сказать «извините», Таня увидела, что, закрыв глаза, он смотрит в потолок. И едва успев этому улыбнуться, она почувствовала резкий обратный напор. Молодого человека будто толкнули в спину, и теперь уже он наваливался на Таню. Но он крепко держался одной рукой за верхнюю перекладину поручней и смог устоять. Второй рукой он держал Таню за талию. Она не могла поверить своему молчанию. Через секунду-другую Аполлон разомкнул свои губы:

— Всё-таки в общественном транспорте есть свои прелести.

Таня не нашлась сразу, что ответить, и спросила, немало тушуясь:

— Какие же?

Их диалог тонул в гвалте общепассажирского возмущения попыткой водителя уровнять человека с дровами. Гвалт был аккомпанементом их первого разговора, их первого объяснения.

— Разве вы не прелесть?

Много лет спустя, точнее, сорок два года, таким же солнечным днём, когда Таня бросит горсть земли в ещё отверстую могилу мужа, в её слезах будет во всех деталях отражаться та сцена. Ведь только из-за неё Таня тогда опоздала к прибытию его поезда.

Несчастный случай

Посвящается 79-й годовщине создания СМЕРШ

— Командуйте отбой, лейтенант! Это гроза, — донёсся голос с белорусским акцентом.

Как безмятежно, как успокаивающе звучало сейчас слово «гроза». Высокий, до чистого неба берёзовый лес. Не больше футбольного поля лужайка. Пахучее медоносное разнотравье. Ещё не испорченный чей-то покос. Вездесущие насекомые, бесстрашные и вечно голодные. Солнце в зените. Безжалостная толща зноя. Пот в глазах, пот на губах. Даже с расстёгнутым на две пуговицы воротом трудно дышать. Воздух, как в бане, а ветер как бы присмирел в ожидании второго раската. — Ого-го! Совсем рядом, а где же туча? И как по команде «равнение на праву», одновременно вершины всех берёз склонились на восток. Такая сила порыва ветра казалась невозможной. И вновь оглушающие литавры грома. И всего одним мигом раньше ослепляющая белая молния. Литавры лопнули, и треск разорванной небесной кожи в мгновенье ока обогнул весь горизонт. Выше солнечного сплетения собралась в большую, почти с кулак, каплю какая-то холодная жидкость, какая-то испортившаяся лимфа и давила на диафрагму.

И из-за леса показался край безжалостно-бархатной чёрной тучи. Два вдоха — и на половине луга уже сечёт дикорастущие злаки крупный беспощадный град. Неимоверная скорость. И раскат за раскатом. И молнии одна за другой. Майор СМЕРШа Трофимов смотрел на страшное священнодейство природы из блиндажа.

— С детства ничего подобного не помню, — говорил ему насквозь мокрый вернувшийся лейтенант. — Два раза ослеп и два раза оглох, пока лужайку перебежал. Смешно было бы на войне от молнии сгибнуть.

— А мне бы не было смешно из-за вас потом штрафротою командовать. Лейтенант, вас кто учил во время грозы по открытому пространству бегать? Эх, нет здесь гауптвахты.

— Виноват, товарищ майор! — вытянулся лейтенант.

— Вольно. Обсохнете и займитесь почтой. Ищите намёки или предположения о нашем дальнейшем передвижении. Обращайте внимание на названия населённых пунктов в районе нашей дислокации, или рек, или болот, ручьёв, на любые ориентиры.

— Слушаюсь.

Выглянув на улицу, майор вернулся и взял плащ-палатку.

— Концерт стихает, я до Залесского.

Гроза уходила в сторону Череповца. Раскаты звучали всё реже и дальше. В лесу запели птицы, над лугом поднимался пар. Лейтенант вывесил гимнастёрку под лучи солнца и, спустившись обратно в блиндаж, занялся подготовленной почтой. Обычно почту на месте сбора не просматривали, но после того, как не вернулись две