— Привет, козлик, — громко сказал я в свою кислородную маску. — Готов поспорить, ты и не знаешь, что немцы собрались поужинать тобой еще до того, как ты заметно состаришься.

На что козел мог бы ответить:

— И с тобой, мальчик мой, то же самое. У тебя положение не лучше моего.

Потом немного вдалеке я заметил что-то вроде судоходного русла или фьорда и небольшую кучку домов на берегу. Халкис, подумал я. Точно Халкис.

У берега стояло большое грузовое судно, и вдруг высоко над водой возле корабля взметнулся огромный фонтан брызг. Мне еще не доводилось видеть взрывающуюся в воде бомбу, но я видел это на фотографиях. Я посмотрел в небо над кораблем, но ничего там не увидел.

Я продолжал смотреть и рассуждал так: если бомба взорвалась, значит, ее кто-то сбросил. Еще две мощные струи воды взлетели высоко в небо возле корабля.

И тут я засек бомбардировщиков. Увидел маленькие черные точки, кружившие высоко в небе над кораблем. И испытал самое настоящее потрясение. Впервые я видел врага из кабины своего самолета. Очень быстро я перевел медное кольцо своей огневой клавиши из положения «безопасно» в положение «огонь». Включил прицел, и перед моим лицом повис бледно-красный круг света с двумя линиями крест-накрест. И устремился прямо на точки.

Полминуты спустя точки превратились в черные двухмоторные бомбардировщики. Это были Ю-88. Я насчитал шесть самолетов. Я вглядывался в небо над самолетами и вокруг них, но никаких истребителей, которые прикрывали бы бомбардировщиков, не обнаружил. Помню, я был совершенно спокоен и ничего не боялся. Я думал только об одном — сделать все правильно и не напортачить.

На каждом Ю-88 летало по три человека, стало быть, три пары глаз. Так что у шести Ю-88 было никак не меньше восемнадцати пар глаз, шарящих по небу. Будь я опытнее, я бы понял это много раньше и, прежде чем идти на сближение, развернулся бы так, чтобы солнце оставалось за моей спиной. Я бы быстро набрал высоту, чтобы атаковать их сверху. Ни того, ни другого я не сделал. Я просто полетел прямо на них на той же высоте, что и они, да еще против яркого греческого солнца, которое светило мне прямо в глаза.

Они засекли меня, когда между нами все еще оставалось метров восемьсот, и вдруг все шестеро на крутом вираже резко ушли прочь, нырнув за большую горную гряду за Халкисом.

Меня предупреждали, что нельзя переводить дроссель в положение «полная скорость», разве что случится нечто чрезвычайное или опасное. На «полной скорости» двигатель «Роллс-Ройс» работает на максимальных оборотах и выдерживает такую нагрузку не больше трех минут.

Нормально, подумал я, сейчас как раз самые что ни на есть чрезвычайные обстоятельства. И вдавил дроссель прямо на «полную скорость». Двигатель взревел, и «Харрикейн» метнулся вперед. Я быстро догнал бомбардировщики. Они выстроились углом, что, как я вскоре выяснил, позволяло всем шестерым задним стрелкам стрелять по мне одновременно.

Горы за Халкисом дикие, черные, с острыми вершинами, и немцы летели прямо среди них гораздо ниже вершин. Я рванулся за ними. Иногда мы пролетали почти вплотную к скалам, и перепуганные стервятники разлетались в разные стороны, когда мы с ревом проносились мимо. Я настиг их, и когда осталось каких-то метров 200, все шесть задних стрелков стали стрелять по мне.

Как и предупреждал Дэвид Кук, стреляли они трассирующими пулями, и из каждой из шести тыльных турелей вырывался сверкающий столб красно-оранжевого пламени. Из шести турелей, изгибаясь дугой, ко мне неслись шесть столбов яркого оранжево-красного пламени. Словно тонкие струйки подкрашенной воды из шести разных шлангов. Они притягивали взгляд. Смертоносные оранжево-алые ручейки, казалось, совсем медленно вытекали из турелей, и мне было видно, как они изгибаются в воздухе на пути ко мне и внезапно вспыхивают возле моей кабины, как фейерверк.

Я начинал понимать, что загнал себя в самое худшее из всех возможных положений для атакующего истребителя, как вдруг проход между горами резко сузился, и бомбардировщикам пришлось выстроиться друг за другом. Это означало, что стрелять по мне теперь мог только замыкающий. Уже лучше. Теперь ко мне устремлялся только один ручеек оранжево-красных пуль.

Дэвид Кук говорил: «Целься в двигатель». Я подобрался немного поближе и, наклоняя самолет то в одну, то в другую сторону, умудрился поймать правый двигатель в круг прицела. Я навел прицел немного вперед и нажал кнопку. «Харрикейн» слегка тряхнуло, когда все восемь «Браунингов» на крыльях одновременно выпустили пули, а секундой спустя я увидел, как в воздух взлетел большой кусок металлической обшивки двигателя размером со столовый поднос. Боже правый, подумал я, я попал! Я его достал! В самом деле попал! Потом из двигателя потянулся черный дымок, и бомбардировщик очень медленно, словно в замедленной съемке, перевернулся через правое крыло и начал терять высоту. Я сбросил скорость. Он был подо мной, Я смотрел на него, перегнувшись из кабины. Он не пикировал и не закручивал «штопор». Он просто медленно переворачивался, как подхваченный ветром листок, а из правого мотора валил черный дым. Потом из фюзеляжа выпрыгнул один… второй… третий и закувыркались по направлению к земле, в причудливых позах, по-смешному разводя руками и ногами, а через мгновение раз… два… три парашюта раскрылись и спокойно поплыли между утесами к узкому ущелью внизу.

Я смотрел на них, как зачарованный. Не верилось, что я в самом деле сбил германский бомбардировщик. Но я испытал огромное облегчение, увидев парашюты.

Я снова открыл задвижку дросселя и поднялся над горами. Пятерка оставшихся Ю-88 исчезла. Я огляделся вокруг, но не увидел ничего, кроме скалистых вершин. Взяв курс на юг, через пятнадцать минут я приземлился в Элевсине. Поставив свой «Харрикейн» на место, я вылез из кабины. Отсутствовал я ровно час, А как будто и десяти минут не прошло. Я медленно обошел вокруг своего самолета, высматривая повреждения. Каким-то чудом фюзеляж даже не зацепило. Единственной меткой, которую сумели эти шестеро задних стрелков оставить на моем самолете, в котором я сидел, согнувшись в три погибели, оказалась одна аккуратная круглая дырочка на одной из лопастей моего деревянного пропеллера. Я перебросил через плечо свой парашют и пошел в штабную хижину. Чувствовал я себя великолепно.

Как и в прошлый раз, в штабе сидели командир эскадрильи и сержант-радист с наушниками на голове. Майор посмотрел на меня и нахмурился.

— Ну и как у вас? — спросил он.

— У меня один Ю-88, — сказал я, стараясь приглушить гордость и радость в голосе.

— Вы уверены? — спросил он. — Вы видели, как он упал?

— Нет, — ответил я. — Но я видел, как экипаж выпрыгнул из самолета и раскрыл парашюты.

— Хорошо, — сказал он. — Это звучит достаточно определенно.

— Вот только пуля пробила дырку в моем пропеллере, — сказал я.

— Да ладно, — отмахнулся он. — Скажите механику, пусть заделает ее как следует.

Вот и весь разговор. Я рассчитывал на большее. Скажем, на похлопывание по плечу или похвалу с улыбкой, но, как я уже говорил, у него было полно других забот, в том числе о лейтенанте Холмане, который улетел за тридцать минут до меня и до сих пор не вернулся. Мы его так и не дождались.