в закусочной не разговаривал. Но мы засняли всех, кто там был.

Улыбка клоуна

Человек, которого Ивар Йыги называл Суве, не мог до конца разобраться в том, что его притягивает к личности этого всегда веселого, жизнерадостного и остроумного акробата-эксцентрика с забавной рыжей копной волос и выразительной мимикой. Яласто в глубине души даже желал ему выйти победителем из маленьких хитростей и ловушек, которые он расставлял неординарному юноше по приказу своих тайных хозяев.

Когда Яласто, получивший инструкции, предложил ему участвовать лично в одной небольшой диверсии на строительстве комбината, Ивар смерил его острым взглядом, подсел к столу и при нем же составил донесение о провокационном поведении резидента национального комитета.

Яласто воззвал к своему «старшему партнеру» и вскоре показал Ивару отпечатанный на пишущей машинке текст:

«Тесьма приносит извинение господину Улыбке. Условия конспиративного существования, усилившееся в последнее время давление властей вынуждают нас прибегать к частым взаимным проверкам».

Ивар только спросил:

— А что, талантливая ли мадам нами управляет?

Яласто пожал плечами. На его рыхловатое, чисто выбритое лицо набежало подобие усмешки, но глаза за большими роговыми очками не смеялись, тонкие, в строчку вытянутые, губы слегка приоткрылись, обнажив на секунду редкие зубы с желтизной, и тотчас же сомкнулись.

Йыги прибыл в Эстонию с самостоятельным заданием. Но его старший партнер из разведки США, некий Бен-младший, посоветовал ему входить в контакты с лесными братьями через посредство старой резидентуры, людей Канариса и Мак-Кибина. «Я не верю во все эти лесные игры, — откровенно признался он Ивару, — но экономический потенциал советизированной Прибалтики и любая информация о недовольстве эстонцев — это сейчас наш хлеб, и ваш хлеб, мистер Улыбка».

Доставленный в Эстонию без особых приключений на моторной лодке, Ивар не стал скрываться, а явился в ближайшее отделение милиции, поведал свою судьбу согласно разработанной еще в Нью-Йорке легенде. К Йыги присматривались, на первое время предложили место рабочего в отделе аттракционов, потом включили в концертную бригаду, выступавшую в Пярну. Артистическая одаренность Йыги, его безупречная исполнительская техника, отличные контакты со зрителями привлекли внимание, и его пригласили в Таллинн.

«Акклиматизация» продолжалась более года. И только почувствовав себя, очевидно, в относительной безопасности, Ивар начал связываться с агентурой англичан. Последние не отличались сговорчивостью. Но чем больше сил набирала Эстония и чем меньше «щелей» оставалось для пропагандистской машины ревнителей «холодной войны», тем настойчивее становились притязания ЦРУ к Прибалтийскому отделу английской разведывательной службы. Несколько окрепло и положение Ивара Йыги. Яласто начал снабжать его информацией об акциях лесного братства, давать отдельные поручения.

Видимо что-то в досье смешливого разведчика беспокоило старых агентов Канариса, и они настойчиво просили Яласто провести очную ставку Ивара Йыги с его довоенными друзьями. Они же обнаружили и «невесту клоуна» Эстер Тийвел. Йыги как мог оттягивал это свидание, но, наконец, уступил.

Эстер им отворила сразу. Кремовая блуза удачно оттеняла смуглость ее кожи. Взгляд больших глаз легко скользнул по незнакомому человеку, деликатно отступившему в сторону, задержался на почтительно склонившем голову Иваре, губы ее изогнулись в насмешливой улыбке.

— Прошу вас, уважаемый гость… и тебя, Ивар.

Ее мастерская служила одновременно и гостиной. Освободив два кресла от карандашных и акварельных эскизов, Эстер любезно предложила гостям сесть, непринужденно заговорила о своей новой работе.

Йыги спохватился, представил своего дядю. Яласто отвесил почтительный поклон молодой женщине, в несколько старомодной манере заговорил о трудных военных скитаниях племянника, о его полуголодном существовании, изнурительной работе сначала на медных рудниках, потом в бродячем цирке. И всегда, подчеркнул Яласто, Ивар хранил воспоминания о прекрасной Эстер и лелеял надежду…

На этом месте Ивар с язвительной усмешкой вставил:

— Мой дорогой дядюшка, вот тут вы не очень точны. Акробат и эксцентрик Ивар Йыги уже не лелеял надежду. На небосклоне Эстер, если не ошибаюсь, летом сорокового появился вполне преуспевающий эскулап Калью Ояла и еще более выгодная партия в лице архитектора Отто Сангела…

— Вот как, ты пронес через рудники не только мое имя, но и их имена, Ивар?

— Эстер, довоенный воздыхатель Ивар явился в твой дом не для ревнивых воспоминаний… Я соскучился по всему эстонскому, по нашим полям, дорогам и даже по этому дому. Я согласен жить бедняком, но со всем этим.

— Но говорят, ты не бедняк, Ивар, — Эстер не спускала с него взгляда. — Твое имя на афишах крупнейших залов. А почему не цирка? Или карьера клоуна тебе импонирует меньше карьеры акробата-эксцентрика?

Громкий смех вырвался у Ивара. Его лицо, только что исказившееся на мгновение болезненной гримасой, стало походить на маску дьявольски улыбающегося сатира.

— Клоун, я?.. Ха-ха… Почему не в цирке… ха-ха-ха… Милая Эстер, не ты ли однажды утром, когда Ивар Йыги пригласил тебя на свой дебют, сказала: «Ивар, дебют это прекрасно… Но как ты считаешь, называться женою клоуна это тоже прекрасно?»

Маска циркача улетучилась, и на смену ей пришла озабоченность, замешанная на боли.

— Знаешь, сидя в Эстонии, это трудно понять. Но, когда десяток оклахомских парней высыпает на арену, чтобы линчевать твою черную партнершу…

— Да, ты прошел не один круг ада, — Эстер задумалась.

— Брось, — Ивар махнул рукой. — Я слышал, что и ты. Эстер, пережила в войну всякое. Верно это, что Мяэ приглашал тебя оформить театр к юбилею фюрера и будто ты пропела ему: «Кукареку, шут!»

— Я, правда, не кукарекала, — фыркнула Эстер, — но что-то ему сказала такое, что он забыл ко мне дорогу.

Яласто поднялся, наклонил круглую, как арбуз, голову:

— Благодарю вас за то, что вы не приняли моего племянника с возможной при этих обстоятельствах суровостью. Разрешите откланяться.

Долго еще после его ухода они молчали. И вдруг:

— Почему ни слова о брате, Ивар? По-моему, твой близнец Ильмар увлекался стихами. Смешно, столько лет прошло, а две его строчки помнятся мне: «Человек не должен Мирозданью…»

— «Ну, разве Доброту и Пониманье», — медленно закончил Ивар, — Ильмар был милый чудак, романтик, простодушный и нежный. Он не выдержал эмигрантской жизни…

Он изредка заходил к ней, по старой дружбе. Несколько раз заставал у нее знакомых, коллег, встретил и Отто Сангела, некогда архитектора, а сейчас, как представила его Эстер, «основной фигуры в нашей сельской кооперации». Сангел рассмеялся, сказал, что Эстер всегда переоценивала его и, каждый раз убеждаясь в этом, отвергала сделанное ей предложение.

Когда Ивар узнал от Эстер, что у Сангела крупные неприятности на работе и он может слететь, он предложил свою помощь. У него есть друзья в министерстве строительства.

В этот вечер он информировал одного из своих адресатов: