три подряд. В течение нескольких месяцев я покрыл сложными чертежами, при трудном способе черчения литографской тушью, двадцать громадных листов. Среди чертежей были изображения всех римских и греческих ордеров[27], образцы обработки цоколей, стен, оконных и дверных отверстий, отдельные детали карнизов, парапетов и балконов и, наконец, рисунки железных решеток. Я давал чертежи на просмотр Султанову и просил его подписи на каждом листе, идущем в литографию для напечатания. Наконец, работа была мною закончена, и атлас вышел своим первым изданием, к радости моих товарищей и к полному моему торжеству при виде своего первого печатного труда. Цена на атлас была назначена по себестоимости – в пять рублей за экземпляр. В приказе по академии была объявлена мне благодарность за ценный вклад в составление учебных пособий.

Время шло быстро, подходили переходные экзамены, а я же запустил все науки окончательно. Я сделал свое дело для академии, но и академия сделала свое дело для меня. На третьем экзамене по механике профессор Кирпичев меня «провалил». Провал этот не был для меня неожиданностью, но подействовал на меня, как удар молнии; мое самолюбие было задето до предела, и вместе с тем я ясно сознавал, что Кирпичев прав и с моей подготовкой мне не место в академии. Я не находил себе места, не спал по ночам и не видел быстрого выхода из своего состояния. На второй год на одном и том же курсе нас не оставляли. Необходимо было не ранее чем через год держать вновь конкурсные экзамены на первый курс, а до того времени – вернуться на службу в батальон и там перетерпеть насмешливые улыбки завидующих товарищей и уверения, что во второй раз уж трудно попасть в академию. Пришлось взять себя в руки, стиснуть зубы и твердо решить добиться своего, хотя бы путем самого усиленного труда. Но энергии было много, возможность не ускользала. В конце концов я восторжествовал и снова был в академии, хотя потерял два года, но какое значение имели эти два года для целой жизни впереди? Кирпичев оказал мне неоценимую услугу, он заставил меня одуматься, и я ему бесконечно благодарен за всю мою дальнейшую карьеру.

Первый год, проведенный мною в академии, я жил со своим двоюродным братом М. А. Бергом в двух меблированных комнатах на Михайловской площади, в большом доме Жербина. Отец Берга, военный инженер, жил со своей семьей в десять человек в том же доме. Это были очень интересные люди, и я никогда не забуду веселые вечера, проведенные в их доме. Старик Берг, вспоминая своих родственников, любил шутить и говорил: «Один немец – Берг, два немца – Рерберг, три немца – Штакельберг, четыре немца – Унгернштеренберг, и все немцы вместе – Шульц». Берг плохо спал по ночам, а по утрам после кофе садился в качалку и храпел; мы постоянно спорили с ним: я его уверял, что он не спит ночью потому, что спит днем, а он мне доказывал обратное – он спит днем, потому что не спит ночью. М. Берг в этот год находился в командировке и состоял на курсах по минному делу, но посещал свое заведение не больше одного раза в неделю. Помню, что к нам очень часто заходил мой товарищ по академии Н. Н. Ипатьев, родной брат нашего знаменитого химика М. Н. Ипатьева; последний тогда был в Артиллерийской академии, занимал большую квартиру, превращенную целиком в химическую лабораторию. Н. Н. Ипатьев был моим большим другом, помогал мне в занятиях по математике, к которой имел удивительные способности, что, однако, не помогло ему, и он окончил только два года академии, без дополнительного курса, и не имел звания инженера. Он был очень красив, и женщины мешали ему заниматься науками. Потом он женился на Гельцер и удачно служил на Пермь-Котласской железной дороге; имел в Перми свой дом, исторический дом, где жил в изгнании Николай II.

Заходил к нам и мой родной старший брат, художник, который написал с меня маленький портрет, где я, согнувшись, занят черчением своего архитектурного альбома. Портрет этот в настоящее время висит у нас в квартире.

В одном доме с нами, только в другом подъезде, была квартира министра путей сообщения Кривошеина. Когда министр должен был выезжать, его карета становилась на противоположном конце Михайловской площади, и швейцар, выйдя из подъезда, кричал: «Карету министру!» Когда карета подкатывала к подъезду, то из него начинал развертываться мостик из нескольких щитов, обитых красным сукном; последний щит попадал на подножку кареты, и сгорбленная фигура министра мелкими шажками бежала по красному сукну и скрывалась в карете. Эти выезды мне приходилось видеть несколько раз. Рассказывали анекдот, что дочки нескольких министров собрались у своей подруги и говорили о полученных ими подарках. «Мой папа был на Кавказе, – говорит одна, – и привез мне серебряный браслет с черной надписью “Кавказ”». «А мой папа, – говорит другая, – был в Ницце и привез мне ножичек для разрезания книг с надписью “Сувенир де Нисс”». «А мой папа, – говорит дочка Кривошеина, – был в Париже и привез мне прекрасную серебряную ложечку с надписью “Гранд-отель”».

Весной этого года я уехал в Москву, где лето провел на работе по постройке паровозного сарая, о чем я уже писал, вспоминая своего отца. Осенью я женился, после свадьбы провел несколько дней с женой в Петербурге, и затем мы уехали в Одессу, где я ранее познакомился с ней и где жил ее родной брат.

По приезде в Одессу мы наняли небольшую, но очень уютную квартиру в три комнаты с кухней за двадцать пять рублей в месяц и меблировали ее, взяв мебель на прокат за двадцать рублей в месяц. Я упоминаю про стоимость квартиры, чтобы указать, до чего дешева была тогда жизнь. Мясо стоило девять копеек фунт от любого места туши, черешню продавали за двадцать копеек ведро, сливы – десять копеек сотня; хлеб, овощи и фрукты расценивались буквально копейками, а вино стоило три рубля ведро, и за шесть рублей присылали на дом шестнадцать бутылок красного легкого, но прекрасного виноградного вина.

Немедленно по приезде в Одессу я разложил все свои учебные пособия, и мне не терпелось начать занятия, которыми, казалось, я должен был искупить свое отношение к ним с молодых лет. По возвращении со службы мы обедали, и я засаживался за книги и вел подробный конспект пройденного. Ежедневно я занимался не менее шести часов, и, начав с арифметики, я проштудировал начальную алгебру, геометрию, тригонометрию, аналитику, дифференциальное и интегральное