Комната была маленькой и чистой, с окном, выходившим на реку, кровать – с самыми обычными простынями. Он прислонил карабин к изголовью, снял башмаки и лег, вытянувшись во весь рост. Странное чувство вдруг охватило его – ощущение, что этой ночью произойдет что-то важное, что-то такое, чего еще не случалось с ним; важное для него, не для порученной миссии, не для Земли и Разъединенных Миров. Наставник учил его доверять предчувствиям, ибо, по мнению тай, они позволяли предугадать удачные и неудачные дни – а неудачный день в тайятских лесах грозил смертью. И потому Саймон пытался разобраться с этим странным ощущением – вернее, прислушаться к нему, как слушает охотник шорох листвы под мягкой поступью зверя.

Неясность… Неопределенность… Что-то смутное, зыбкое, неожиданное, как поворот извилистого оврага, но не опасное… Нечто такое, что может случиться в реальности или мелькнуть, как сон, оставив щемящее душу воспоминание, – то ли было, то ли не было, то ли могло бы быть…

Саймон вздохнул и закрыл глаза. Еще немного, и он узнает, если не ошибется, не пропустит нужного поворота… Еще немного… Он спал.

* * *

Грохот. Выстрелы. Крики. Звон разбитого стекла. Ржание лошадей. Грубые, уверенные голоса, пьяный хохот, пронзительный женский визг…

Саймон очнулся за миг до этой какофонии, будто его толкнули в спину; мысль – началось! – мелькнула и тут же погасла. Нет, не началось, ничего не началось, он знал это твердо; шум, топот и вопли не были связаны с ощущением, охватившим его, когда он погружался в сон. То – загадочное, туманное предчувствие – требовало не действий, а ожидания и выбора; это – реальное, зримое, сиюминутное – являлось не поводом для размышлений, а фактом. Угрозой, с которой он мог и должен был справиться.

Он поднялся, натянул башмаки, передернул затвор карабинa – серебряный ягуар, впечатанный в приклад, грозно скалил пасть. Потом прихватил сумку и подошел к окну. Слева, над пирсами и сараями, вставало огненное зарево; оттуда доносились яростные крики, брань, выстрелы, звон клинков, вопли раненых и плеск – кто-то падал в реку, мертвый или еще живой, искал спасения в водах Параны, но находил одну лишь смерть. Пылали склады, а также парусники и плоты, не успевшие отплыть, груженные чем-то горючим – возможно, бочками мазута, так как огненные языки обрамляло жирное черное облако копоти. На фоне пылающей рыжей стены метались фигуры в огромных шляпах, размахивали клинками, вопили, хохотали, оттесняя к воде редкую цепочку защитников – полуголых, израненных, перемазанных сажей.

Крокодильеры сцепились с «торпедами», понял Саймон. Приглядевшись, он заметил всадников в дальнем конце улицы, человек тридцать в синем; каждый держал на сгибе руки карабин. Они, однако, не стреляли, а лишь следили в полном спокойствии за схваткой и пожаром – точно так же, как полицейские в Дурасе в день гибели Хряща. На миг это ошеломило Саймона; ему казалось странным, что люди в униформе – значит, облеченные властью! – не пресекают кровавого хаоса. Чудовищно, нелепо! Необъяснимая аномалия! Бездействующие стражи порядка!

Но таковыми, очевидно, они являлись лишь в его воображении. Реальность была проще и грубей: два бандитских клана сводили счеты, а третий наблюдал за ними в качестве зрителя или судьи.

Внизу послышался звон стекла, рев и гогот – люди в широкополых шляпах столпились на веранде, кто-то высаживал окно, кто-то колотился в дверь, кто-то давал советы, а кто-то орал, требуя девочек, пива и пульки. В коридоре, за спиною Саймона, тоже раздался шум и топот, потом – чей-то крик, видимо, Кобелино: «Хозяин! Крокодильеры! Проснись, хозяин!»

– Давно проснулся, – буркнул Саймон, и в эту секунду дверь рухнула под напором десятка молодцов. Теперь рев и гогот доносились прямо из-под ног, с первого этажа; к ним прибавились вопли женщин, грохот переворачиваемых столов и жалобный звон рояля.

Бесшумно ступая, Саймон покинул комнату, миновал коридор, добрался до лестницы и застыл, прижавшись к стене на верхней ступеньке и осматривая зал. Дверь и окна были выбиты, под одним из окон, в груде стекла, валялись карабины, дождь барабанил в подоконники, а ветер врывался в комнату, заставляя трепетать алые язычки керосиновых ламп.

Внизу шла битва, и была она в полном разгаре. Пашка, загнанный в угол, рубился с двумя бандитами; у ног его ничком лежал Мигель – мертвый или без сознания. Еще двое с остервенением били Валеку, только кулаки мелькали – правда, и коренастый не уступал, оборонялся, как мог, прикрывая живот и лицо. Посреди зала, вперемешку с изломанными столами и диванами, громоздилась куча тел, пять или шесть; из-под них слышалось яростное сопение Филина, а его противники, дергая ногами, орали и подавали друг другу советы:

«Глотку дави. Койот!.. Да не мою, зараза!» – «Под дых его, под дых!..» – «По яйцам врежь!» – «Держи! Я щас его достану!» В самом бедственном положении пребывал Кобелино: его швырнули на пол и придавили столом, который держал за ножки крепкий бородатый молодец; еще один, нагой по пояс, с чудовищным шрамом на боку, с двумя кобурами на ремнях, спускал штаны. Прочим женщины были милее мужчин, и они с ревом и хохотом гонялись за перепуганными девушками. Смуглянку, строившую глазки Саймону, уже поймали и разложили на крышке рояля. Он видел ее обнаженные бедра, лицо с прикушенной губой и руку, которой она отталкивала насильника.

«Отлично, – подумал Саймон, – все заняты, все при деле».

Сняв сумку со своим снаряжением, он аккуратно пристроил ее у стены, потом двинулся вниз по лестнице. Двое в огромных шляпах поднимались ему навстречу; из-под широких полей торчали бороды и вислые усы, мочка уха с подвешенным колокольчиком, темная сальная прядь волос. Один из бандитов расставил руки, словно желая поймать Саймона в объятия, другой потянулся к поясу с ножом.

– Ха, какая птичка прилетела! – проворковал тот, что с колокольчиком. – Снимай штаны, голубок, иди к нам, и будет тебе весело и хорошо. Крокодильеры гуляют!

Его приятель не был таким доверчивым:

– Слышь, Соленый! Не похож этот бычара на голубка. Больно здоров! Ты кто? – Он выставил перед собою нож.

– Сам дьявол, – ответил Саймон, ударив его прикладом виску. Другой бандит отшатнулся, но не успел достать оружие: ствол карабина подпер его челюсть, плюнул огнем, и мертвое тело скатилось вниз по лестнице. Саймон снял еще четверых – столько, сколько было патронов в обойме; стрелял быстро, но метко, целясь между глаз наблюдая, как после каждого выстрела выплескивается фонтанчик крови. Эти четверо ловили девушек, а остальных было надежнее взять клинком или рукой, чтобы своих не покалечить. Саймон вытащил нож и перепрыгнул через перила.

Пашка первым нуждался в помощи – его не били, не насиловали, а убивали. На щеке и плече Проказы уже алела кровь, дыхание стало тяжким, прерывистым; двое наседавших на него были крепкими парнями, и в их повадке, в том, как они орудовали мачете, ощущался немалый опыт. Саймон ткнул одного ножом – резкий удар под левую лопатку, когда клинок рассекает сердце; другому просто свернул шею.

– Что с Мигелем? Убит?