Это заявление поразило многих. В первую очередь, всех тех, с кем Лебрен-Рено близко общался сразу после разжалования Дрейфуса. Их удивление выразила в газете Aurore госпожа Шапелон: «Я узнала из газет, что капитан Лебрен-Рено подписал известный доклад о признаниях, и сознаюсь, что была поражена этим. Вот почему. После процесса и осуждения А. Дрейфуса я слышала не один, сотни раз, как капитан Лебрен-Рено заявлял окружающим лицам, что он не получал никаких важных сообщений от бывшего капитана. Спустя долгое время после отправки осужденного на Чертов остров снова по этому поводу зашла речь. Никогда капитан Лебрен-Рено не варьировал своих слов. . Мне тем труднее было ему поверить, так как у всех окружающих капитана Лебрен-Рено составилось в это время убеждение, что бывший капитан Дрейфус осужден вместо другого»[189]. Вечером 5 января в присутствии четырех свидетелей, давших об этом показания под присягой, Лебрен-Рено заявил, что не слышал от капитана Дрейфуса никакого признания. В его служебном отчете о сцене разжалования нет ничего о признании Дрейфуса. И в графе «заметки» он написал: «Ничего достойного примечания».

Чем же обусловлено такое изменение мнения Лебрен-Рено? Помимо давления генералов, оно, видимо, было вызвано некоторыми особенностями его личности. Его начальники отзывались о нем, как об «…офицере способном, с образованием, очень усердном и старательном, с живым и открытым умом… весьма впечатлительном, с пылким воображением, которое иногда приходится умерять»[190]. В данном же случае генералы предпочли это воображение не умерять, а подталкивать. Дрейфус, отвечая на вопрос по поводу заявления Лебрен-Рено, вспоминает свои слова, сказанные 5 января 1895 года: «Я невиновен, я буду кричать о своей невиновности перед всем народом. Министр знает, что я невиновен. Он прислал ко мне Пати де Клама, чтобы спросить у меня, не выдавал ли я каких-либо незначительных документов с целью получить за них другие. Я отвечал – нет, сказал, что… менее чем через два или три года невиновность моя обнаружится»[191].

Таким образом, здесь возможны два варианта. Или капитан Лебрен-Рено неверно понял слова Дрейфуса, или умышленно исказил их. Интересно, что в письме генерала Гонза его начальнику генералу Буадеффру, начальнику Генштаба, показания самого Лебрен-Рено уже подверглись искажению: «Выданы были не оригиналы документов, а просто копии». Очень похоже на ситуацию с испорченным телефоном. Столкнувшись со скептическим отношением к сделанным им сообщениям, капитан Лебрен-Рено начал утверждать, что он может их подтвердить своей записной книжкой за 1895 год, где он их записал 6 января. Предоставить ее он не мог, так как книжку уничтожил в начале 1897 года, а в отношении листка с сообщением о признании, который он хранил, заявил следующее: «Спустя несколько дней я счел нужным уничтожить этот листок, ставший бесполезным, так как военный министр переписал его собственноручно и сообщил заметку в Палате»[192]. Так что никаких документальных подтверждений у Лебрен-Рено не было. Нужно сказать, что показания Лебрен-Рено вызвали сомнение даже у некоторых антидрейфусаров, слишком уж неправдоподобно выглядело такое признание, сделанное сразу после публичного заявления о невиновности.

Следующее заявление о признаниях, якобы сделанных Дрейфусом, было сообщено через год после предыдущего. Оно было сделано 13 ноября 1898 года одним из конвоиров Дрейфуса после разжалования, бригадиром Депреном: «Экс-капитан Дрейфус в сопровождении начальника тюремного бюро препровождался в Сурисьер. Во время этого перехода приблизительно в 400 метрах между господином Роше, начальником бюро и экс-капитаном Дрейфусом завязался разговор. Он вертелся вокруг обнаруженных фактов и на его виновности. Я слышал, как экс-капитан произнес следующие слова: "Что касается виновности, то я виноват, но не один".

На этот ответ гр-н начальник тюремного бюро сделал ему следующее замечание: "Почему же не называете вы тех, кого знаете?" Экс-капитан ответил: "До истечения двух или трех лет их узнают". Бригадир Депрен перепутал фамилию директора тюремного депо с господином Роше. Директор депо заявил: "Если бы Дрейфус сделал признание в своей виновности, я немедленно донес бы о том начальству. Дрейфус был очень спокоен и, по-видимому, не был склонен делать никаких признаний. Я заметил, что очень печально совать офицера в тюрьму по подобной причине. Дрейфус ответил на это: "Я понимаю ваше негодование, господин директор, но я невиновен"»[193].

Прокурор кассационного суда Ж. Мано очень язвительно говорит об этом заявлении: «Нет ли у него, по крайней мере, вырванного из записной книжки листка, который он может представить? Нет? Очень жаль! Какая это убедительная вещь – листок из уничтоженной записной книжки, но с которого снята копия!»[194]

Заявление бригадира Депрена любопытно еще одним – словами о соучастниках вины Дрейфуса, которые станут известны через два-три года. Эти годы прошли. И этот ярлык можно приклеить любому из дрейфусаров. Наш великий и прогрессивный двадцатый век делал свои первые шаги – разминался.

В парламенте антидрейфусары господствуют полностью. В правительстве их новый ставленник, достаточно яркая фигура – военный министр Г. Кавеньяк. Черняк дал ему блестящую характеристику: «Тощий, нескладный субъект, с впалой чахоточной грудью, в узком мешковатом сюртуке, жесты и воспаленный взгляд которого выдавали человека, одержимого тщеславием, радикал, стремящийся попасть в тон монархической реакции, озлобленный циничный маньяк, изображающий из себя совесть Франции, мечтающий о роли добродетельного диктатора»[195]. Он происходит из очень известной во Франции семьи. Сейчас он рвется к власти и хочет сыграть на стопроцентных доказательствах виновности Дрейфуса. Генералы, замешанные в деле, прекрасно знают, что собой представляют эти «неопровержимые доказательства», им не хочется извлекать их на свет божий. Но Кавеньяк добивается своего. Именно с помощью этих доказательств он хочет покончить с делом Дрейфуса и в качестве спасителя отечества удовлетворить свои далеко идущие честолюбивые планы.

7 июля 1898 года он выступил перед членами палаты депутатов с «доказательствами измены Дрейфуса». Что же это были за доказательства? Во-первых, заметка, в которой говорилось, что некий Д. «сообщает много интересных данных» (мы помним, что Анри переделал Р. на Д.); во-вторых, записка, показанная в 1894 году судьям, в которой упоминался «Этот каналья Д», в-третьих, Кавеньяк прочитал на высоких патетических нотах письмо Шварцкоппена Паниццарди от 31 октября 1896 года, подделанное Анри. В этом письме прямо назывался Дрейфус. Фамилии Шварцкоппена и Паниццарди не назывались, они фигурировали как «…лица, с успехом занимавшиеся шпионажем». Последнее доказательство Кавеньяка – это показания Лебрен-Рено.