сидела с маленькой Алиной дома, и они втроем проводили друг с другом по целым дням. Именно чтобы помочь и поддержать невестку он решился озвучить свои мысли в этот раз, несмотря на столь чреватое для него расхождение во мнении с супругой.

Услышав слова мужа, Юлия Романовна даже не взглянула на него, но в тоже время и не стала настаивать на своем требовании. Не касаясь больше этой темы и посчитав, видимо, инцидент вполне исчерпанным, она снова обратилась к старушке, которая, казалось, пребывала сейчас в некотором смущении от того, что стала невольной свидетельницей столь неприятной ситуации.

— Вы слышали — часовые пояса хотят объединить? — сказала ей Юлия Романовна, как ни в чем не бывало.

— Да. А нас на одно время с К-ком перевести, — быстро подхватила старушка, обрадовавшись возможности начать разговор на отвлеченную тему.

— Это что же делают?! Как в организме все нарушают — на целый час время назад переводят! — возмутилась Юлия Романовна.

— Хотят меньше часовых поясов сделать, — сказала старушка.

— Да, да, да. Объединение поясов… на час ближе к Москве… А я плевать на них хотела! Всю жизнь солнце вставало в одно время, а сейчас, вдруг, решили, что нужно на час ближе к Москве сделать. Ведь это же природа, весь организм перестраиваться должен! Для меня, например, это вообще ужас. А представьте у кого маленькие дети? Каково им такие изменения переносить — надо еще час спать, а на улице уже рассвело.

Всю свою речь Юлия Романовна говорила громко, экспрессивно, расставляя акценты на отдельных словах, так что на первый взгляд могло показаться, что этот вопрос был для нее очень значимым и принципиальным. Но достаточно было присмотреться чуть-чуть внимательней, чтобы заметить, что внутренне она оставалась, похоже, совершенно безразлична к этой теме: несмотря на протестное и гневное смысловое содержание ее монолога, в голосе ее не прозвучало ни одной по-настоящему чувственной агрессивной нотки; дышала она по окончании такой эмоциональной речи размеренно и ровно, а глаза, хоть и были приоткрыты более чем обычно, но вместо блеска и огня в них отражалось холодное спокойствие.

После окончания речи Юлии Романовны в комнате стало тихо: никто из присутствующих не знал ни чем ответить, ни для чего вообще стоило бы вступать с ней в полемику. Вдруг образовавшуюся тишину разрушил громкий и резкий звук дверного звонка. Марина встала и быстрым шагом направилась в коридор открывать дверь, а вместе с ней подскочила и побежала вслед за мамой Алина.

— Приехал, наконец-то, — сказала Юлия Романовна.

— Ой! я пойду, пожалуй, — засуетилась соседка. Вставая, она, следуя непременной старческой привычке, повернулась и посмотрела на кресло, где только что сидела, желая удостовериться, что случайно не оставила чего-нибудь.

— Что вы! Зачем же вы уходите? Поужинайте вместе с нами, — принялась останавливать ее Юлия Романовна.

— Нет, нет. У меня еще стирка сегодня дома — я и так уже засиделась, — поспешила успокоить ее старушка и, попрощавшись с Леонидом Федоровичем, вышла в коридор. Юлия Романовна тоже встала и проследовала за ней, решив соблюсти приличия и проводить гостью.

Оказавшись в коридоре, пожилая соседка надела свои тапочки и, попрощавшись со всеми, кое-как выбралась из квартиры на лестничную площадку. Сделала она это с заметным трудом, потому что в узкой прихожей, в которой разминуться и двум взрослым людям составляло уже проблему, раздевался только что вошедший мужчина.

В свои сорок семь лет мужчина выглядел от силы на тридцать пять: щуплый, невысокого роста, худощавый, с детским выражением лица — он вызывал у человека видевшего его впервые странные эмоции, похожие одновременно на жалость и какое-то неясное смущение. Мужчина снимал ветровку, но делал это очень странно: сначала он освободил из рукава свою левую руку, а потом, наклонившись на бок, слегка подпрыгивая на месте и подергивая телом вверх-вниз, скинул куртку с правой, умело поймав ее этой же рукой в воздухе. Сняв, таким образом, ветровку, мужчина повесил ее на вешалку и развернулся. На нем был одет простенький свитер кремового цвета и черные, выглаженные в безупречную стрелочку брюки. Но особенно бросалось в глаза то, что у него полностью отсутствовала кисть левой руки, а вместо нее на окончании предплечья виднелся большой, давно уже зарубцевавшийся шрам, отчего те эмоции жалости и смущения, которые возникали в душе у человека, первый раз с ним повстречавшегося, усиливались и сливались вместе, формируя какое-то странное чувство неудобства за себя перед этим мужчиной.

— Здравствуй Максим, — подчеркнуто официально поприветствовала сына Юлия Романовна. — А мы тебя уже давно ждем.

— Да-а-а… Мне надо было бумаги подготовить, — принялся объясняться Майский. — Пойду завтра по поводу пенсии разбираться.

Майский лукавил. На самом деле он еще утром сделал все свои дела, и с обеда был совершенно свободен, но он терпеть не мог начало любых застолий и всегда старался прийти несколько позже, когда собравшиеся уже пообвыкнутся немного, возможно чуть-чуть выпьют, разговорятся и обстановка станет более раскрепощенной. Так ему было спокойнее и комфортнее: он садился на свое место и потихоньку вникал в уже, как правило, не на шутку разгоревшиеся дискуссии. При этом Майский прекрасно знал, что в семье ни для кого не был секретом истинный мотив его опозданий, но все равно каждый раз придумывал в оправдание какую-нибудь вескую причину.

— Не переживай — ты не опоздал. Рома еще не приехал, — с колкой иронией в голосе заявила Юлия Романовна.

— Так вроде бы в семь договаривались? А сейчас уже полдевятого, — удивленно посмотрел на Марину Майский.

— Где-то задерживается, — отозвалась Марина. С этими словами она прижалась спиной к стене, чтобы дать Майскому возможность выйти из прихожей и пройти в зал.

У Юлии Романовны и Леонида Федоровича была трехкомнатная квартира, но располагалась она в старом панельном, возведенном еще в советское время и для советских людей доме, и по площади вполне соответствовала однокомнатной квартире современной постройки. Прямо в прихожей справа находилась дверь на кухню, и любому, кто хоть только переступал через порог, открывалось совершенно все, что там происходило. Кухня была совсем крохотная, квадратная, явно не рассчитанная на всю ту технику, без которой невозможно представить себе современное хозяйство. Из мебели в ней находились только миниатюрный квадратный стол со стульями, несколько шкафчиков и мойка; почти все остальное место занимали печка, холодильник и стиральная машинка, которую, как ни старались, никаким образом не удалось разместить в ванной. Более-менее комфортно на кухне могло расположиться два человека, и при всем желании невозможно было сесть за стол впятером. Пару раз, правда, домочадцы пробовали собираться за ужином вместе, но тогда все