Теория эта (детище XXI века, а инструмент уже, возможно, не ранее чем XXII) постулирует тождество путешествия как перемещения в географическом пространстве, текста как нарратива и судьбы как жизненного пути. Триединство метафорическое, но не только. Книга может стать путешествием, а путешествие – целой жизнью, и так далее.

Географическое странствие и письмо для А.Б. неразрывны, и они то и дело забегают вперед друг друга:

Многим запомнилась его строчка на старте литературной биографии: «Хорошо бы начать книгу, которую надо писать всю жизнь…» А первое осознанное движение к литературе – в четыре года. Зима 41/42-го, письмо матери к отцу на Урал, где тот в эвакуации вместе со своим предприятием: «…младший мечтает быть писателем (?!)». И это в Питере, во время блокады.

И практически одновременно начинается первое путешествие:

В этом исходе, видимо, корни персонального модуса путешествия у Битова: как правило, это тот или иной вариант бегства, даже когда речь идет о геологической экспедиции. Порой даже эскапада – пожалуй, что сразу в обоих смыслах:

Абсолютно номадическая – кочевническая – сущность героя открывается воображаемому биографу, просматривающему железнодорожные билеты «СПб. – Москва» и обратно: А.Б. всю жизнь «по семейным обстоятельствам» кочевал между двумя столицами и, за редчайшим исключением, не находился больше месяца на одном месте. Называл себя в шутку «почетным железнодорожником Октябрьской железной дороги». В эссе «Исповедь двоеженца» писал о разрывавшей его душу любви к двум этим соседним, но внутренне взаимно полярным локусам, в каждом из которых его считали «изменником». И ровно посередине жизненного срока, с точностью до полугода, точнее пусть высчитывают архивисты, – смена прописки с питерской на московскую: о чем бы такая точность?

Однако же не только геопоэтика, то есть страсти по пространству… Битов – мэтр зоософии. За двадцать лет до Деррида с его «L’animal que donc je suis» он понял, что «животное» – это «сведения о человеке», это прежде всего разговор о тебе самом. Вместе с двумя другими главными птицеведами русской литературы – Виктором Ковалем и Михаилом Эпштейном – А.Б. выступал на круглом столе «Epea pteroenta, или Птичий базар. Птица в небе и в литературе» в Институте проблем экологии и эволюции (название почтенной организации вселяло уверенность, что у нас проблемы не только с экологией, но и с эволюцией). «Орнитология духа» – так вспоминали впоследствии слушатели.

Дружба с Виктором Дольником была прямым отражением непрямой связи литературы и биологии. Если птицы, пойманные в силки, почему-либо умирали, ученые считали своим долгом их приготовить, как дичь, и съесть. Органично преосуществлять природные циклы – не в этом ли базис орнитологии духа?

«Неожиданный и яркий, как птичка колибри, микроинфаркт Даура»… «Колхидский странник» Даур Зантария, писатель и геопоэт Кавказа, – отдельная тема. Близкий литературный друг, от которого А.Б. ожидал очень многого, ушедший очень рано. В 80-е Битов пишет о нем в «Оглашенных»; в новом веке посвящает его памяти новые тексты. Абхазия Даура – один из ключевых маршрутов путешествий Битова. «Один из многих ключевых»: уточнение, сразу все говорящее о персонаже этого эссе. К Битову много ключей…

Зоопоэтика Деррида препарирует образы животных в культуре. Зоософия идет дальше, исследуя высшее значение этих образов для человека. Один из великих, антропологических по своей сути художественных жестов Битова – памятник Зайцу, ключевому «стоп-сигналу» в судьбе Александра Сергеевича Пушкина. Животное в отношении человека может все. В том числе – запретить человеку заниматься политикой и тем самым спасти ему жизнь. А этот арт-проект – очередное острое пересечение областей геопоэтики и зоософии в жизни А.Б.

В 2009 году Битов участвовал во второй конференции по геопоэтике в Москве. О Битове как человеке-проекте, проекте геопоэтического свойства, шла речь в первой международной антологии по геопоэтике (2013). В этой книге два текста Битова, и в статьях других авторов его имя упоминается множество раз.

Эти строки я помню с ранней юности:

Из года в год их горечь и свет всплывали в моем сознании и в наших беседах, как Ultima Thule…

Я думаю, что Битов все-таки достиг Лхасы. Восполнив откуда-то оттуда неизбежное единство текста, путешествия и судьбы.

Кто для меня Андрей Битов? Русский писатель, последний классик ХХ века, как и другие наши классики, чудом не ставший нобелевским лауреатом. Учителя называет ученик – это справедливая формула дает мне право сказать, что он – мой учитель. И главный собеседник на протяжении тридцати лет. Мне посчастливилось приятельствовать, быть с ним «на ты», общаться с Андреем Битовым и в обеих столицах, и на Дальнем Востоке, где он был моим гостем добрый десяток раз. Мы познакомились в Центральном доме литераторов осенью переломного для Битова 1987 года, когда Андрей заново стал выездным, в очередной раз женился и набрал курс в Литинституте. Тогда же в журнале «Новый мир», в трех последних номерах за этот год – через девять лет после издания в «Ардисе» – был впервые опубликован в России его легендарный «Пушкинский дом»…

А. Битов, А. Колесов и А. Ткаченко на открытии первого памятника Осипу Мандельштаму во Владивостоке. 1 октября 1998