Вообще, «окончание» — это пакт, заключенный между двумя примирившимися сторонами. Часто употребляется также слово convention, означающее договор, основанный на «доверии». Документ подкрепляют гарантии. Так, епископ Ангулемский принимает на себя обязательства в связи с первым соглашением, достигнутым между Гильомом и Гуго, подтверждая: «Он увидел, он услышал, он поцеловал руку графа» — руку, держащую меч правосудия. «Увидеть», «услышать» и «исполнить» (как тогда выражались) означало присоединиться к обязательствам сторон, обещать военную поддержку той из них, права которой будут ущемлены. Другую форму поддержки соглашения выражает слово «залог». Если предметом спора является замок, то таким залогом могут быть охраняющие его конные воины, которые, как мы видели, имеют рыночную стоимость. Закладываться может также имущество, вплоть до фьефа. Но каковы бы ни были предоставленные сторонами соглашения залоги, на исключительное распоряжение ими претендует государь как хранитель всеобщего мира.

Разумеется, граф не в состоянии следить за соблюдением всех соглашений. Главари военных отрядов часто договариваются за его спиной. Какое-то количество «прекращений» «совершается» без всякого его участия; некоторые разбирательства, которые он организует, кончаются безуспешно, приводя участников «в гнев»; все они «в печали» возвращаются к себе домой. Очевидно, однако, то, что государь способен расстроить соглашения, которые заключены без его ведома и которые его стесняют. Но поразительно то, что государь по-прежнему является центральной фигурой в деле умиротворения. Вокруг него веют вихри нападений и ответных атак. Государь отнюдь не в силах с этой стихией совладать, но и она не может его поглотить, он остается на поверхности.

Граф сохраняет также значительные права на укрепленные места. Он обладает властью государя именно потому, что распоряжается крепостями, «милостиво» раздавая их, демонстрируя щедрость, на которой основывается его сила, точно таким же образом, каким граф отдает на попечение своим «друзьям» вдов и сирот покойных обладателей «чести». Функции виконтов ныне не существуют отдельно от крепостей, граф предоставляет их в пользование, и только в пользование. Тот, кто желает воздвигнуть на развалинах крепости насыпь, должен, в принципе, получить согласие графа. Власть графа оказывается выше власти наследников; только «по его милости» племянник может реализовать права на замок, которым владел его дядя, и при передаче наследства граф удерживает свою долю. Гильом широко использует возможность брать себе часть наследства, ибо его пугает перспектива сосредоточения в одних руках целых созвездий замков, получаемых по наследству или иным путем. В меру своих сил граф разделяет, дробит наследства. Нередко просители получают от него лишь части замкового комплекса. Есть ли у сына уверенность в том, что именно к нему перейдут все те права, которыми обладал его отец? Если верить Гуго, то его обездолили, отобрав кое-где какие-то доли отцовского достояния. У такой политики графа имеется оборотная сторона: ущемление наследников порождает обиды, возбуждает новые притязания. Замок становится «яблоком раздора». В бесконечных спорах сталкиваются, с одной стороны, те, кто получил замок в пользование от государя, с другой — те, кто заявляет: «когда-то этим замком владел один из моих кузенов», с третьей — «люди замка», у которых также есть что сказать. Они делают выбор среди конкурентов, и башня передается в руки одного из них. Государь сохраняет властную силу, унаследованную от старой системы, но эта сила оспаривается. Ее можно применять, лишь лавируя. Гильому приходится искать подкрепление в иной сфере, в обычаях частной жизни. Он обращается к отношениям личной зависимости. Вот что ведет к другой политической системе — той, которую мы называем феодальной.

Документ, дающий пищу для размышлений, был составлен потому, что Гуго из Люзиньяна только что вновь признал: он — «человек» графа аквитанцев. Homo. Заметим, что писец выбирает отнюдь не этот термин, когда говорит о воинах, находящихся в распоряжении владельца замка, фьеф которого они с ним разделяют. Он называет их словом «вассалы». Для обозначения отношений между господином и государем скриб считает необходимым использовать иной словарь, ибо эти отношения имеют другую природу. Судя по его рассказу, связь между господином и государем представляется очень крепкой (но повторю, рассказ лукав, ибо в нем выпячиваются факты, оскорбительные для Гуго, чтобы оправдать его прошлый мятеж и, может быть, будущие возмущения). Прочность эту обусловливает чувство, которое автор текста в одном месте называет «дружбой», в двух других — «любовью». «Человек» является «другом», добрым другом сеньора. И одновременно — «верным человеком» сеньора. Взаимная приязнь порождает взаимные обязательства сторон. В записке, которую заказал Гуго, упор делается, естественно, на обязательства патрона, который также должен блюсти верность. Если он что-либо обещает, то как «сеньор должен приходить на помощь (adjuvare) своему человеку». Через эту невнятную латынь просвечивает мысль о верности как высшей ценности; она связывает сеньора и его друга намного прочнее, чем каких-либо других людей; верность проявляется прежде всего по взаимной помощи. Однако при ее оказании стороны не равны. На добросердечие «сеньора» «человек» отвечает самоотречением. Он более не хозяин самому себе, он принадлежит своему сеньору. «Ты есть мое (или, скорее, «ты есть от меня» — ехте: не проглядывает ли здесь идея родства, отцовства?), ты есть мой, дабы исполнять мою волю», — обращается граф Гильом к Гуго, и на протяжении всего рассказа последний заверяет графа в своем полном ему подчинении. По словам Гуго, он всегда покорялся, несмотря на свою горечь, печаль, несмотря на то, что чувствовал себя обманутым: «Я во всем тебе доверился», «Я нес службу».

Гуго соглашался, в частности, быть человеком других сеньоров, хотя это ему претило; но он испытывал давление Гильома, который говорил ему: «Ты настолько принадлежишь мне, что если бы я приказал тебе сделать сеньора из крестьянина, то ты должен был бы это сделать». Гуго из Люзиньяна предстает здесь фактически как человек, служащий трем другим сеньорам — графу Анжуйскому, епископу Пуатье и графу Маршскому; у двух последних он был временным пользователем части одного из замков. Представляется прежде всего, что обязательства одновременно по отношению к двум, трем, четырем сеньорам были взяты по инициативе графа аквитанцев. И дело здесь не в том, что этот государь пошел, скрепя сердце, на раздел дружбы. Граф вынудил того, кто его «любил» (причем заставил с трудом — в одном случае Гуго сопротивлялся целый год), «любить» еще и другого. Можно предположить, что сиру Люзиньяна отводилась роль, подобная роли пешки в шахматной игре; Гильом продвигал своего человека на территорию, подчиненную тому или иному его сопернику — епископу, графу, носителям власти такого же уровня, как и его собственный. С помощью Гуго Гильом получал доступ к той или иной крепости, ранее для него недосягаемой; он действовал точно так же, как отец, который отдает свою дочь замуж в тот дом, где намерен закрепиться. Отмечу далее, что дополнительные обязательства носят такой же принудительный характер, как те, которые ставят Гуго в зависимость от Гильома. «Ты есть от меня», — обращается граф Анжуйский к Гуго, желая помешать ему захватывать все то, что тот не получил «в знак милости». Таким образом, в данном случае оммаж дается в обмен на «благодеяние».