— Как вы сказали? — заинтересовалась ранее дремавшая сухонькая старушка, — Акции? Благотворительные? Прэлестно, прэлестно!

Блин, надо действительно следить за языком.

Секретарь торопливо подсунула мою папку председателю.

— Ааа, вы входите во Всероссийское общество охраны природы! Ясно, ясно, — пробормотал он, впрочем, без особого интереса.

— Но это не помешает исследовать семантику… — предприняла еще одну попытку дама в рюшиках.

— К сожалению, я взяла из детского дома ребенка, сиротку, и ей нужно уделять много времени, вы же понимаете, — сказала я с извиняющейся улыбкой.

Комиссия умилилась и поняла.

В общем, в институт меня приняли!

Во всяком случае, в списках я себя сразу нашла.

Глава 14

Противный металлический скрежет острым штырем жахнул по барабанным перепонкам, аж зубы заныли — сегодня в ремонтном цехе депо «Монорельс» готовили сразу несколько составов. Перепрыгнув через просыпанную белесую хрень, то ли соль, то ли известь какая, я вытянула шею, вглядываясь в воняющий запахами жженной резины и мазута полумрак: где-то там должен быть Иваныч, но заходить не хотелось — я сегодня сдуру надела белую блузку, совсем забыла, что подписи придется по всем цехам бегать собирать.

Поиски успехом не увенчались: Иваныч как сквозь землю провалился; поминая его недобрым словом, я мысленно сплюнула и вернулась в родную контору. Здесь пахло привычно — «Красной Москвой», слежавшимися бумагами и свежими сплетнями.

— Горшкова! Лидка! — меня догнал рыжий Севка, сегодня он был особо растрепан и лохмат.

— Чего тебе? — буркнула я, недобро.

— Говорят, ты в институт поступила? — хитро прищурился Севка и подмигнул, со значением. — С тебя причитается! Так что накрывай поляну! Будем в студенты тебя посвящать.

— Вот еще! — попыталась отмахнуться я.

— Да ты чё, Горшкова, совсем забурела, от коллектива отрываешься! — возмутился он, и хаотичная россыпь веснушек на его бледном лице стала еще ярче, — правду, значит, говорят — гордая стала, с начальством якшаешься, с Мунтяну вон задружилась. Зря ты так. Смотри, Лидка, допрыгаешься ты с этим Мунтяну, я тебе серьезно говорю…

Я не успела ответить, как на горизонте нарисовалась Машенька, мать ее, Мария Олеговна. Узрев наше милое пати с Севкой, Машенька помрачнела, нахмурилась и внезапно разразилась обличающей речью:

— Горшкова! Тебе заняться, смотрю, нечем! Ты отчет на четвертый цех уже подготовила?

— Нет еще, — ответила я, сдержанно (пока сдержанно).

— Так какого хрена ты тут прохлаждаешься? — начала наливаться краской Машенька.

— А что такое? — изумилась я, — Мария Олеговна, вам что, покомандовать больше некем? Попрятались от вас все?

— Да ты! — задохнулась от возмущения Машенька, — Я все Ивану Аркадьевичу расскажу! Ты еще пожалеешь!

— Это правильно, — покачала головой я. — Если регулярно не наушничать руководству, то иначе как карьеру строить, да, Мария Олеговна?

Машенька возмущенно фыркнула и ретировалась, гневно цокая каблучками.

— Зря ты с ней так, — упрекнул Севка, задумчиво глядя ей вслед, — Это тебе не Щука, эта рыбка всяко пожирнее будет.

— Ничего, перетопчемся, — беспечно отмахнулась я.

— Ой, зря ты так, ой, зря… — вздохнул Севка, — Смотри, Лидка, как нажалуется Аркадьевичу, мигом тебя с Олимпа на землю сбросят. Будешь опять от Щуки поджопники получать.

— Посмотрим, — задумчиво кивнула я.

Севка как в воду глядел.

Только-только я вернулась с ремонтного цеха, еще даже подписанные акты подшить не успела, как вбежала запыхавшаяся Аллочка:

— Тебя там… Иван Аркадьевич вызывает, — выдала она, и добавила. — Ругается.

Я педантично закончила подшивать акты.

— Да что ты копаешься?! — заволновалась Аллочка, — Он злой. Сильно злой.

Я пожала плечами и поместила папку на место, в шкаф.

— Что ты уже там натворила? — не унималась Аллочка, заглядывая мне в лицо.

— Не уважила Машеньку, — ответила я, и Аллочка нахмурилась. — Общалась без должного почтения, ну и так, по мелочи.

— Это она, да?

— Точно не знаю, но минут десять назад она прилюдно обещала, что я пожалею, — ответила я и вышла в коридор. В спину мне доносилось возмущенное сопение Аллочки.

Знакомый прокуренный кабинет… В воздухе напряжение аж потрескивает.

Иван Аркадьевич сидел хмурый, рядом примостилась Машенька. Глаза ее торжествующе сверкнули, с предвкушением.

Она с таким неприкрытым злорадством посмотрела на меня, что захотелось ее пнуть.

Так, Ира, возьми себя в руки!

Черт, впервые за эти дни я назвала себя не Лидой, а Ирой.

Надо будет это обдумать.

Но потом, всё потом…

Тем временем хозяин кабинета, чуть нахмурившись, сказал:

— Лидия Степановна, а почему вы стали так прохладно относиться к работе? Говорят, вы теперь себя на особом положении считаете, и работа для вас больше не в приоритете? Это правда?

— Грязные наветы завистников, — решительно отвергла злобные инсинуации я и, с кривоватой усмешкой поддала сарказма. — Нет более преданного работника в депо «Монорельс», чем Лидия Горшкова!

Лицо Ивана Аркадьевича передернулось, не любил он ехидства, ой, не любил.

— Мне казалось, вы давно уже в этом убедились, Иван Аркадьевич, — сказала я очень тихо, но он аж поперхнулся заготовленной речью. — И что доказывать мне ничего не надо. А если что-то в вашем отношении изменилось — то я обратно не просилась. Могу теперь пойти в школу работать, или в газету. Мне не принципиально.

Машенька тут же вспыхнула:

— Вот видите, Иван Аркадьевич, — обличительно воскликнула она, некрасиво тыкая в меня пальцем, — еще и паясничает.

— Лида, — устало поморщился хозяин кабинета, — что там у вас произошло?

— Долго рассказывать.

— А ты в двух словах, — вздохнул хозяин кабинета.

— Если в двух — то Мария Олеговна приревновала меня к Севке из ремонтного цеха, ну, рыжий такой, вечно растрепанный, — предположила я и для убедительности похлопала глазами.

Иван Аркадьевич приглушенно хрюкнул, а Машенька аж подпрыгнула от возмущения.

— Так, всё! — Иван Аркадьевич решительно остановил Машеньку, которая уже приготовилась излить свое возмущение. — Мария, свободна. Лидия, останься, есть разговор.

Машенька хотела что-то возразить, но