бросив взгляд на Ивана Аркадьевича, торопливо ретировалась, негромко, но очень выразительно (с подтекстом) хлопнув дверью.

А мы остались наедине.

— Ну вот, зачем ты ее провоцируешь? — устало потер виски Иван Аркадьевич и укоризненно взглянул на меня.

— Она Аллочку сильно обижает, — пояснила я. — Незаслуженно причем.

Иван Аркадьевич вздохнул и покачал головой, мол, заколебали эти бабские разборки.

— Как продвигается работа по общему отделу? — задал вопрос он.

Я принялась детально рассказывать, Иван Аркадьевич внимательно слушал, изредка задавал уточняющие вопросы и вдруг вывалил в лоб:

— Ты ничего не хочешь рассказать, Лида?

Я хотела.

Очень детально, очень подробно я рассказала ему о странных безликих людях, о моем похищении, о деревенской резиденции, о запахе кофе и даже о шубертовской Ave Maria в исполнении Робертино Лоретти.

Ивана Аркадьевича особо заинтересовали синие папки с номерами 34 и 36.

— А что там за папки? — удивился он.

— Насколько я поняла, в них должны быть протоколы каких-то совещаний от декабря 1979 года, — пожав плечами, ответила я.

Иван Аркадьевич побледнел и быстренько отпустил меня работать.

И да, похоже первоначально спрашивал он меня о чем-то другом…

В этот рабочий день произошло еще одно, совсем незначительное на первый взгляд событие, которое послужило спусковым крючком ля всей последующей истории: в коридоре, у кабинета, меня дожидался Роман Мунтяну.

С папкой в руках.

— Лида! — сказал он.

— Я! — ответила я.

— Вот, — протянул он мне папку.

— Это что? — спросила я.

— Манифест, — прошептал он, оглядываясь. — Вычитай и напечатай в шести экземплярах. Срок — неделя.

Меня аж в пот бросило.

— А то Олимпиада уже скоро, — добавил он и ушел, не оглядываясь.

Я возвращалась с работы, уставшая, злая, как чёрт.

Возле подъезда сегодня дежурила баба Варя. Увидев меня, она как-то странно хмыкнула и вытянула цыплячью морщинистую шею в мою сторону.

Я поздоровалась:

— Лида! — всплеснула она руками, — Лида, стой, а ты знаешь…

Она заговорщицки потянулась ко мне, желая нечто эдакое рассказать, но тут вдруг дверь подъезда открылась и оттуда арктическим ледоколом выплыла Нора Георгиевна. По общей растрепанности, сбитым на сторону очкам и небрежно наброшенной мятой (!) кофте, было ясно, что ей сильно не по себе. Странно, но Лёли с ней не было (обычно в это время она ее выгуливала, и по педантичности этих прогулок можно было сверять часы).

— Лидия! — вместо приветствия пригвоздила меня к месту Нора Георгиевна. — Хочу заметить! И это притом, что лично к вам я претензий не имею! Но! Ваша эта соседка, Римма Марковна!

— Что Римма Марковна? — мои руки похолодели.

— Это просто безобразие, как она себя ведет! — возмущенным голосом сообщила Нора Георгиевна, дрожащими руками поправляя очки, — шумит, нарушает общественный порядок!

— В смысле нарушает?

— Представьте себе, она открывает окно и громко разучивает со Светланой стихи Бальмонта. А я же их терпеть не могу. Органически! И вы знаете это! И она знает! Ладно, я свое окно закрыла, хоть и жарко. Но и этого оказалось мало этой ужасной женщине! Понимаете, Лидия, ведь Светочка еще ребенок, она же еще не понимает! А теперь представьте только, вот сегодня все утро она играет во дворе, а когда я иду в химчистку — начинает мне декламировать Бальмонта! Потом я иду на рынок — и опять Светочка мне декламирует Бальмонта! Громко. На весь двор!

— Эммм… — пролепетала я, не зная, смеяться или плакать. — Извините.

— Но это еще не все, — продолжала жаловаться Нора Георгиевна, — сегодня Римма Марковна, прямо с утра, прошлась по всем соседям и получила их письменное согласие, что Света теперь будет заниматься музыкой по полтора часа в день и они претензий иметь не будут. Ну, все подписали. И я тоже подписала! Понимаете, я тоже! Музыка — это же хорошо. Моцарт, Вивальди… Так можете себе представить, Лида, мы же все думали, что будет фортепиано, или виолончель, ну, пусть даже скрипка. Но! Она купила Светлане барабан!

— Как барабан? — сдерживая рвущийся хохот, спросила я.

— Да, барабан! — ноздри Норы Георгиевны гневно раздулись. — И теперь каждый день, ровно с 13.30 до 15.00, когда у меня дневной сон, этот ребенок будет греметь в барабан. Сегодня уже гремел! Целых полтора часа подряд! Лидия, поймите, я же не могу так отдыхать, у меня нервы!

— Ох, — только и смогла сказать я.

— Но этого ей тоже мало! Мало! — всплеснула руками Нора Георгиевна. — Лёля, как оказалось, очень нервно реагирует на барабан. И вот все эти полтора часа, с 13.30 до 15.00, Светочка марширует по квартире, стучит в барабан и громко декламирует Бальмонта, а моя Лёля истошно воет. Целых полтора часа. Я думала, что сойду с ума!

— Нора Георгиевна… — осторожно начала я, пытаясь сформулировать подходящие извинения, но была решительно перебита возмущенной соседкой.

— А потом! Потом она подговорила Светочку, и та выкрасила всю Лёлю зеленкой! — глаза Норы Георгиевны налились слезами, — Мне теперь выгуливать ее перед соседями неудобно. Приходится ждать темноты. У Лёли истерика!

Всё! Капец!

Я решительно шагнула в подъезд. Ну, Римма Марковна, ну, погоди!

Глава 15

Решительно и неотвратимо я устремилась домой. Всё, Римма Марковна, достала!

Взлетев на свою площадку (в буквальном смысле), я чуть не снесла соседа: Иван Тимофеевич как раз выходил из квартиры с двумя тяжеленными авоськами, набитыми литровыми банками с крыжовниковым вареньем (очевидно в подвал нес, а тут я такая). Повезло, что он успел сгруппироваться и урожай варенья не пострадал.

— Лида? — удивился моему состоянию сосед, — Что опять случилось?

Я затормозила. Внутри все клокотало.

— Зайди-ка, — вдруг пригласил он и распахнул дверь.

Отказывать соседу и работодателю было невежливо, и я зашла.

— Рассказывай! — велел Иван Тимофеевич на кухне, и налил мне чашку чая.

— Да вот, вернулась домой, а тут Нора Георгиевна такое понарассказывала! Иду убивать Римму Марковну, в общем, — хмуро поведала