II. Почему предупрежденный Лондон оказался неподготовленным.

Возмущение, которое я испытал, впервые прочитав статью, на которую ссылался, все еще остается со мной, и это побудило меня написать эти слова, давая некоторый отчет о том, что я все еще должен рассматривать, несмотря на насмешки нынешнего века, как самое ужасное бедствие, которое когда-либо постигало часть человечества.

Я не буду пытаться представить тем, кто читает, какие-либо записи о достижениях, относящихся к рассматриваемому времени. Но я хотел бы сказать несколько слов о предполагаемой глупости жителей Лондона, которые не готовились к катастрофе, о которой их постоянно и регулярно предупреждали. Их сравнивали с жителями Помпеи, веселящимися у подножия вулкана.

Во-первых, туманы были настолько обычным явлением в Лондоне, особенно зимой, что на них не обращали особого внимания. На них просто смотрели как на неудобные помехи, мешающие движению транспорта и наносящие ущерб здоровью, но я сомневаюсь, что кто-нибудь думал, что туман может превратиться в один огромный удушающий матрас, придавивший целый мегаполис, погасивший жизнь, как если бы город страдал безнадежной гидрофобией. Я читал, что жертвы, укушенные бешеными собаками, раньше избавлялись от страданий таким образом, хотя я сильно сомневаюсь, что такие вещи когда-либо действительно делались, несмотря на обвинения в диком варварстве, которые сейчас выдвигаются против людей 19-го века.

Вероятно, жители Помпей настолько привыкли к извержениям Везувия, что не задумывались о том, что их город может быть разрушен бурей пепла и переливом лавы. На Лондон часто обрушивались дожди, и если бы ливень продолжался достаточно долго, он наверняка затопил бы столицу, но не было принято никаких мер предосторожности против наводнения из облаков. Почему же тогда следовало ожидать, что люди будут готовиться к катастрофе из-за тумана, подобной которой никогда не было в мировой истории? Жители Лондона были далеко не такими безвольными болванами, в каких нас хотят заставить поверить современные писатели.

III. Совпадение, которое наконец произошло.

Поскольку туман теперь уничтожен как на море, так и на суше, и поскольку немногие из нынешнего поколения даже видели его, возможно, будет уместно дать несколько строк на тему туманов вообще и лондонских туманов в частности, которые благодаря местным особенностям отличались от всех остальных.

Туман – это просто водянистый пар, поднимающийся с болотистой поверхности суши или с моря, или конденсирующийся в облако из насыщенной атмосферы. В мое время туманы были большой опасностью на море, потому что люди тогда путешествовали на пароходах, которые плавали по поверхности океана.

Лондон в конце 19-го века потреблял огромное количество мягкого каменного угля для обогрева помещений и приготовления пищи. Утром и в течение дня из тысяч труб вырывались клубы черного дыма. Когда ночью поднималась масса белого пара, эти облака дыма падали на туман, придавливая его, медленно просачиваясь сквозь него и увеличивая его плотность. Солнце развеяло бы туман, если бы не слой дыма, который густо лежал над паром и не позволял лучам проникать в него. Когда такое положение вещей одержало верх, ничто не могло очистить Лондон, кроме дуновения ветра с любого направления. В Лондоне часто был семидневный туман, а иногда и семидневный штиль, но эти два условия никогда не совпадали до последнего года прошлого века. Совпадение, как всем известно, означало смерть – смерть настолько массовую, что ни одна война, которую когда-либо видела Земля, не оставила после себя такой бойни. Чтобы понять ситуацию, нужно только представить, что туман занял место пепла в Помпеях, а угольный дым – это лава, которая покрыла его. Результат для жителей в обоих случаях был совершенно одинаковым.

IV. Американец, который хотел

торговать.

В то время я был доверенным клерком в фирме "Дом Фултона, Брикстона и Ко" на Кэннон-стрит, занимавшейся в основном химическими веществами и химическим оборудованием. Фултона я никогда не знал, он умер задолго до меня. Сэр Джон Брикстон был моим шефом, посвященным в рыцари, я полагаю, за заслуги перед своей партией или потому, что он был чиновником в Сити во время какого-то королевского путешествия по нему, я забыл, что именно. Мой маленький кабинет находилась рядом с его большим, и моей главной обязанностью было следить за тем, чтобы никто не беседовал с сэром Джоном, если только он не был важным человеком или не имел важного дела. Сэра Джона было трудно увидеть, и с ним было трудно иметь дело, когда его видели. Он мало уважал чувства большинства людей, и совсем не уважал мои. Если я впускал в свой кабинет человека, с которым должен был иметь дело один из второстепенных членов фирмы, сэр Джон не делал никаких попыток скрыть свое мнение обо мне. Однажды, осенью последнего года столетия, в мою комнату привели американца. Ничего не поделаешь, но он должен был побеседовать с сэром Джоном Брикстоном. Я сказал ему, что это невозможно, поскольку сэр Джон чрезвычайно занят, но что, если он объяснит мне свое дело, я изложу его сэру Джону при первой же благоприятной возможности. Американец возразил на это, но в конце концов смирился с неизбежным. По его словам, он был изобретателем машины, которая произведет революцию в жизни Лондона, и он хотел, чтобы "Фултон, Брикстон и Ко" стали ее агентами.

Аппарат, который он носил с собой в маленькой сумочке, был сделан из белого металла и сконструирован таким образом, что при повороте регулятора он выдавал больший или меньший объем газообразного кислорода. Газ, как я понял, хранился внутри в жидком виде под большим давлением, и его хватило бы, если я правильно помню, на шесть месяцев без подзарядки. Там также была резиновая трубка с прикрепленным к ней мундштуком, и американец сказал, что если человек будет делать несколько затяжек в день, он почувствует поразительно полезные результаты.

Теперь я знал, что нет ни малейшего смысла показывать эту машину сэру Джону, потому что мы имели дело со старыми британскими аппаратами, а не с новомодными изобретениями янки. Кроме того, у сэра Джона было предубеждение против американцев, и я был уверен, что этот человек выведет его из себя, поскольку он был самым гнусным представителем этой расы, с высоким носовым тоном голоса и самым плачевным произношением, в значительной степени отдающим жаргоном; и он также демонстрировал некоторую нервную