– Садись, Котовский… Есть первоклассный первач, – она щелкнула ногтем по большой бутыли, украшавшей стол. Бутыль была наполнена беловатой жидкостью, будто туманом. – Будешь? Не буряковая мура, которую брезгуют даже лошади пить, а из настоящего хлеба… Ну как, Котовский?

– Не буду.

– Как знаешь. Нам больше достанется, – Маруська сделала рукой изящный жест, захохотала.

Адъютанты – очень похожие друг на друга молодцы, вторя ей, захохотали также. От хохота даже стол заколыхался, а поросенок чуть не вылетел из блюда и не шлепнулся на пол, смех был богатырский: чувствовалось, что Маруська толк в мужчинах знала. И практику имела хорошую…

Покачал головой Котовский, внутри у него вскипел гнев, едва сдержал себя командир отряда, но все-таки сдержал, не дал выплеснуться наружу, подошел к столу, оперся в него тяжелыми кулаками.

– Вот что, Маруся, – сказал он атаманше, нагнулся пониже, чтобы та лучше слышала, – уезжай из Березовки немедленно. Вместе с поросенком своим и… этим пойлом. На сборы даю тебе час. Если через час ты не уберешься отсюда – пенять будешь на себя.

Скосил глаза в сторону, в окно, в которое хорошо были видны двое котовцев гарцевали с ручными пулеметами, перекинутыми через седла – молодец Годунов, не только пешее прикрытие организовал, но и конное.

Атаманша рывком вскочила с лавки. Голос ее наполнился обиженным сипением:

– И чем я не угодила тебе, Котовский? В Березовке этой места хватит и тебе и мне. Уйдем отсюда озолоченные…

Котовский ощутил, что в ушах у него возник нехороший звон, хотя и далекий, но очень назойливый, не дай бог, он приблизится…

– Вот поэтому ты отсюда и уйдешь через час, а я уйду следом, ясно? И предупреждаю – плохо будет, если пострадает хотя бы один житель Березовки.

Котовский развернулся и направился к двери, Маруська проводила его задумчивым взглядом.

– Ну чего, помощнички, будем делать? – спросила она у своих адъютантов.

– Покрошим Котовского из пулеметов – и дело с концом.

Но не адъютанты возглавляли ее войско, возглавляла сама Маруська, у адъютантов до командирских решений еще головы не доросли, – она вытерла руки о скатерть и скомандовала:

– Уходим!

Адъютанты вздохнули и подчинились, хотя на лицах их было написано недоумение: и чего, собственно, этого Котовского бояться? Неужели страшнее комара зверя в этих местах нет?

Вечером у Котовского снова появился Афроим. Стянул с головы старый лисий треух, прокряхтел в поклоне:

– Спасибо тебе, Грегорей! От всего нашего сельского схода спасибо громадное.

– Никого Маруська не тронула? – поинтересовался Котовский. – Не обобрала?

– Не посмела. Поостереглась.

Хоть и говорят, что судьба – дама капризная, а все-таки предначертания свои она исполняет, как ей велено свыше: что нарисовано у человека на ладони, где проходит линия жизни, то и будет.

Котовский здорово измотался в те непростые месяцы в боях, так измотался, что даже походить на себя перестал – исхудавший, с рано поседевшими висками, – это была первая седина, появившаяся в его голове.

Он хоть и обещал уйти из Березовки следом за Маруськой, но не ушел – ему было приказано дождаться здесь Тираспольского отряда. К слову, судьба этого отряда была непростой, если не сказать – трагической… Забегая вперед, скажу, что очень скоро Григорий Иванович заболеет «испанкой» – напастью, косившей людей тысячами. Историки считают, что эта тяжелая болезнь его и спасла: без командира отряд Котовского был разгромлен в тяжелых боях. Тираспольский же отряд, к которому примкнул он, был уничтожен почти полностью, остатки его откатились в Донскую область, там частично уничтожены восставшими казаками, а те, кто не попал под казачью шашку, взяты в плен и переданы немцам.

Грустным оказался конец у котовцев первой волны, но жизнь на этом многих, кто знал и любил Григория Ивановича, не закончилась…

В вечерних сумерках, уже после визита Афроима, в хату к Котовскому влетел Костя Гарбарь. Откашлявшись в кулак, сообщил:

– К селу отряд какой-то подходит.

– Немцы?

– Не знаю, дядя Котовский. Но язык на немецкий не похож.

– Сам отряд видел?

– Только издалека.

– Получается, охранение проспало его… – Котовский поспешно натянул на ноги сапоги, спал он в брюках, по-кавалерийски зауженных галифе, обтянутых в разъеме кожаными леями. – Объявляй тревогу!

Тревогу объявили, но она оказалась напрасной: в Березовку вступал Тираспольский отряд.

Дула поземка, редкий, хрустящий, как песок, снег закручивался в хвосты, сухой колючий мороз в несколько секунд умудрялся пролезть под овчинную бекешу и просадить тело до костей.

– Уши себе не отморозь, Костя, – предупредил Котовский своего адъютанта.

– Не отморожу, – пообещал тот дрогнувшим от холода голосом. – А вот немаки отморозят точно.

– Это почему же?

– Мороз-то у нас – нашенский: своих трогать не будет, а вот для них – чужой.

– И это верно. – Лицо у Котовского сделалось расслабленным, он вскинул голову, прислушиваясь к селу, к звукам, рождавшимся в Березовке.

А в Березовке было, если брать по военным меркам, в общем-то, тихо – ни одного выстрела, только приглушенный говор многих людей, изредка – лошадиное ржание. Да жесткие стоны ветра, то усиливающегося, то ослабевающего – поземка, кажется, зарядила на несколько дней.

Над хатами вились лохматые дымы, растерзанные, рваные, нагонявшие на бойцов тоску и озабоченные мысли: а как там дома, что происходит, не лютуют ли германцы, оккупировавшие родную землю?

Не было на это ответа. И спросить было не у кого. Неизвестность – тяжелая штука, иссушает человека хуже тяжкой болезни…

На следующий день котовцам пришлось покинуть Березовку: подступили немцы, австрияки, румыны, петлюровцы, – перевес сил был огромный.

И тираспольцы и котовцы отошли. Отряд Котовского укрупнили – влили в него конные остатки двух заамурских полков, пятого и шестого, подчинили бронеотряд, – неуклюжие, неприятно вонявшие автомобили вызывали у конников недовольство: машины грохотали, чадили, от смрада их болела голова, а лошади, видя иное дребезжащее чудо на резиновых колесах, испуганно ржали и норовили поддеть его задними копытами, – сложно было все… Таким образом под началом Котовского оказалось довольно крупное воинское соединение.

Пешую часть отряда, чтобы не сковывала ни быстроногих коней, ни автомобили, отделили и командовать ею назначили Годунова. Переформированный отряд стал называться Второй революционной армией Южного фронта.

Армия двинулась походным порядком на Кривой Рог, чтобы затем, после Кривого Рога, переключиться на новую цель движения – город Екатеринослав. Первые два дня похода прошли спокойно, без крупных стычек (мелкие не в счет, их всегда бывало полно), а на третий последовал яростный нажим противника, наступавшего от Знаменки и Кременчуга, – армию Котовского словно бы зажали в железные тиски.

Изнурительный бой в районе Пятихаток длился двое суток, в кучу смешалось все: кони, люди, повозки, броневики, орудия… Начавший таять снег сделался черным и красным одновременно: черным от пороховой копоти и красным от крови. Сдержать натиск противника, превосходившего в несколько раз силы Котовского, оказалось невозможно: Вторая революционная армия начала откатываться.

Впереди предстояла спешная переправа через Днепр, если бойцы с переправой затянут хотя бы