есть для Фрэнсиса Бэкона античная философия, то в его лице английская светская интеллигенция от античного философского наследства отказывается и признает естествознание своей национальной философией.

Своё «учение об идолах» Фрэнсис Бэкон очень высоко оценивал и рассматривал его как прямое гносеологическое противопоставление всей рациональной античной философии, олицетворяемой фигурой Аристотеля. В частности, Фрэнсис Бэкон видел в этом своём учении замену логике Аристотеля и, особенно, его рассуждению, опровергающему софистические ошибки в логически правильном течении мыслей. Как Аристотель своим опровержением софистических ошибок подтвердил необходимость логически правильного чисто рационального мышления, так и Фрэнсис Бэкон своим «учением об идолах» хотел подтвердить необходимость правильного естественно-научного мышления. Так как все логические сочинения Аристотеля традиционно озаглавливались как «Органон», то свою замену этим сочинениям Фрэнсис Бэкон назвал «Новым Органоном». Итак, «Новый Органон» должен заменить «Органон» Аристотеля, – старое мышление должно быть заменено новым мышлением. Под новым мышлением Фрэнсис Бэкон понимал прежде всего «индукцию» и придавал чрезвычайно большое значение этому понятию. Он противопоставлял «индукцию» «дедукции», и в этом противопоставлении видел смысл всей своей борьбы против античной философии. Под «дедукцией» Фрэнсис Бэкон подразумевал учение Аристотеля о силлогизме (= умозаключении), в котором видел сущность всей логики Аристотеля. Так вот, «силлогизм», а, значит, «дедукция» и вся логика Аристотеля не имеют, по мнению Фрэнсиса Бэкона, того преувеличенного значения, которое им обычно придают. Почему? Потому что все логические правила и логические операции, на этих правилах осуществляющиеся, имеют своей целью только одно – формальную правильность изложения мыслей. Но формальной правильностью изложения мыслей невозможно достичь по-настоящему главной для человека цели – обнаружения онтологической истины. Под онтологической истиной следует понимать истину, заключённую в предметно-чувственном мире, в естественной природе. Само собой разумеется, что средством отыскания этой онтологической истины может быть только естествознание. Для естествознания же более важны осязаемые факты, а не абстрактные логические правила. Каким же способом естествознание обнаруживает эти факты в предметно-чувственном мире? Способ этот и есть индукция.

Сущность индукции проста и всегда была всем хорошо известна, потому что она беспрерывно осуществляется во всём прикладном знании во все времена и во всех культурах. Индукция есть всего лишь эмпирическое обобщение, т. е. теоретический вывод, сделанный на основе наблюдения за повторяющимися однотипными фактами. И только. Поэтому странным выглядит то важное значение, которое Фрэнсис Бэкон придавал этому, в сущности, обыденному приёму умствования. Причём, как на самом деле оказалось, он придавал большое значение даже и не самой индукции, а способу её осуществления. А так как о способе практического осуществления индукции действительно никто и никогда философски не теоретизировал, то в теоретизации на эту тему Фрэнсис Бэкон усмотрел своё философское призвание и, даже, своё философское открытие. Теоретизация эта излагается Фрэнсисом Бэконом подробно, многословно, с введением специальных авторских терминов, но смысл её чрезвычайно прост, и раскрывается этот смысл исчерпывающим образом в следующем предложении. Индуктивные обобщения надо производить осторожно и, потому, не торопясь и строго постепенно. Вот и вся теоретическая сущность этой «инструкции к применению индукции на практике». Однако, по мнению самого Фрэнсиса Бэкона, его это теоретизирование, до которого не дано было додуматься даже и Аристотелю, является очень важным моментом в истории мысли. Этот момент означает, кроме всего прочего, начало новой логики – индуктивной, противопоставляющей себя логике старой – аристотелевской, дедуктивной. И, действительно, через некоторое время, а в XIX веке уже самым явным образом, стараниями последователей Фрэнсиса Бэкона – философами-эмпириками, установилась традиция включать во все европейские учебники логики, основное содержание которых, конечно, было аристотелевским, дополнительный раздел под названием «индуктивная логика». Никакого прямого отношения к классической логике эта «индуктивная логика», само собой понятно, не имела и иметь не могла, но эмпирики таким образом утвердили за собой право и возможность свои элементарные философские соображения через школьную учебную программу распространять в обществе. На самом же деле вся эта «индуктивная логика» (иногда под более правильным, несомненно, заглавием «методология научно-естественной деятельности») была затянуто-длинным и нудным изложением всё той же «инструкции к использованию индукции на практике»[49]. Но впечатление всё же создавалось такое, что де в Новое время была открыта новая логика – индуктивная, вполне себе сопоставимая со старой – классической, аристотелевской логикой, и даже как будто бы имеющая некое преимущество перед старой логикой, объясняемое тем соображением, что новая логика тесно связана с новой европейской естественной наукой, а старая логика связана со старой, отсталой культурой, отсталость которой как раз и усматривается в том, что в старой культуре не было этой новой европейской естественной науки.

Таким образом, общий отказ от старой, т. е. античной философии провозглашён. Гносеологическое обоснование новой философии в виде «учения об идолах» изложено. Сущность новой философии указана в естествознании. Преимущества естествознания продемонстрированы в изобретениях (книгопечатание, порох, компас). Что дальше? Казалось бы, задача перед новой философией, т. е. естествознанием, ставится очевидная. Если новая философия есть методология естествознания, то самому этому естествознанию в его прикладном осуществлении необходимо быть методологией изобретений. На благотворное влияние изобретений на человеческую жизнь Фрэнсис Бэкон постоянно обращал внимание[50]. И поэтому для него была ясна практическая задача – обеспечить открытие дальнейших изобретений. И Фрэнсис Бэкон эту задачу провозгласил как актуально насущную и даже как подлежащую для разрешения в самом ближайшем будущем. Прежние технические изобретения были делом случая. Новые же изобретения грядут неотвратимо, ибо они будут результатами применения некоего нового «метода изобретения». Но никакого такого нового «метода изобретения» Фрэнсис Бэкон не предложил. У него был замысел «метода изобретения», но самого метода не было. Этого метода как вообще никогда не было, так нет его и до сих пор. Да и сам замысел «метода изобретения» у Фрэнсиса Бэкона точнее было бы назвать не замыслом, а пожеланием, мечтанием. Ведь замысел есть некий умственный проект будущего дела. А тут никакого проекта как раз и не было. Было лишь именно пожелание, чтобы такой проект каким-то образом поскорей возник, и чтобы этот проект был в ближайшем же будущем и осуществлён. Дальше пожеланий и мечтаний дело, однако, не пошло. Ни «метода изобретений» Фрэнсис Бэкон не предложил, как не предложил и не продемонстрировал ни одного результата применения этого метода, т. е. какого-либо изобретения.

В заключение остаётся выяснить отношение Фрэнсиса Бэкона к религии. Отчасти это отношение в какой-то степени уже намечено его отношением к метафизике. Если вообще отрицается метафизика, то, следовательно, должна отрицаться и религиозная метафизика. Следует, правда, уточнить, что в данном случае отрицание означает не какой-то вид ликвидации или запрещение, а означает вывод метафизического умствования из-под рубрики «философия». Для Фрэнсиса Бэкона философия есть исключительно только, как