Мельников считал себя смелым человеком, но сейчас ему стало страшно чуть не до икоты, и когда в дверь осторожно постучали, он подпрыгнул на стуле, чувствуя, что обливается потом от ужаса. Однако в ординаторскую заглянул взлохмаченный и угрюмый Каширин.

– Не спится мне что-то, – пожаловался он. – Давай покалякаем, что ли?

– Садись, дело есть, – произнёс Мельников, и выложил ему все свои невероятные догадки как на духу. Он ожидал какой угодно реакции, кроме спокойного:

– Ну да, ты прав.

Мельников натурально раскрыл рот. Каширин потёр кончик носа и добавил:

– Я знаю. Всё так и есть.

* * *

Чудеса не обязаны быть добрыми.

Чудеса не обязаны быть вообще.

Сидя на последнем ряду лектория и слушая занудную лекцию по праву, Настя размышляла о том, что чудо всё-таки произошло.

Никто не заметил её двухмесячного отсутствия в институте. Ни единая живая душа. Со стороны всё выглядело так, словно Настя старательно посещала занятия. Она подглядела в журнале посещений: ни одной пометки о пропуске. Должно быть, если сунуть руку в сумку и вынуть тетради, то там обнаружатся все записанные лекции.

Например, как эти, по праву.

Настя хотела окликнуть Игоря, дремавшего над тетрадью с плеером в ушах, или Юльку, чей горделивый профиль чётко выделялся на фоне окна, но не стала. Незачем пугать людей странными вопросами. Скоро сессия, всем и так хватает странностей. Лучше попытаться делать вид, что ничего не случилось, и вспомнить, что за пары им сегодня ещё предстоят. Настя раскрыла блокнот и увидела запись собственным почерком: английский, практикум речи.

Ещё не легче.

Саша боялся Зонненлихта и предпочёл бы самую мучительную смерть встрече с ним. Наверно, смерть была намного лучше, и в чём-то Настя могла с ним согласиться. Однако потом она вспоминала март, и всё становилось гораздо сложнее.

Официантка скользнула по ним довольно равнодушным взглядом. Видимо в это полуподвальное кафе забредали и не такие типы, хотя они сейчас представляли собой довольно странную пару: холёный седеющий мужчина в мокром пальто, чем-то похожий на актёра или телеведущего, и бедно одетая девчонка с размазанным макияжем и кровоточащим носом.

– Два коньяка, – холодно приказал Зонненлихт, и официантка удалилась, томно покачивая бёдрами. Когда она скрылась за барной стойкой, то он произнёс: – Тебе сейчас нужно успокоиться.

Настя провела пальцами по носу и некоторое время растерянно смотрела на кровь. Зонненлихт устало покачал головой и протянул салфетку.

– Ну, ну, – успокаивающе сказал он. – Будет тебе. Не бойся.

– Это дурка, – прошептала Настя, разглядывая алые пятна на салфетке. Мелькнула ассоциация с первой брачной ночью, и погасла. – Это всё.

Официантка поставила перед ними напёрстки коньяка. Некоторое время Настя таращилась на свою рюмку, словно не понимала, что с этим делают.

– Не надо делать вид, что ты пьёшь коньяк из пивных кружек, – произнёс Зонненлихт. – В твоём состоянии это сейчас самая нормальная доза. Давай-ка, выпей.

Настя подчинилась. Зонненлихт удовлетворённо кивнул.

– Ничего страшного с тобой не произошло, – продолжал он. – Не стоит накручивать, ты совершенно адекватный человек со здравым рассудком, просто видишь немного больше, чем видят остальные.

– Морг, – прошептала Настя. – Восставшего мертвеца.

– И такое тоже бывает, – сказал Зонненлихт с такой интонацией, словно расхаживающие по моргу мертвецы – самое обыкновенное дело. Как снег зимой. – Мир немного больше и шире, чем его привыкли видеть. Иногда в нём появляются уникумы, вроде тебя, которые умеют заглянуть за то слепое пятно, что заслоняет зрение всем прочим. К сожалению, такие уникумы живут недолго, а умирают страшно. Впрочем, это не твой случай, можешь мне поверить.

На английский Настя не пошла. Просто села на подоконник и раскрыла первую попавшуюся тетрадь с лекциями, старательно изображая прилежную студентку, которая учится даже на перемене. В любом случае, это не имеет значения: раз все считают, что она не прогуляла эти два месяца, то отсутствие ещё на двух парах погоды не сделает. Краем глаза она увидела в конце коридора сухощавую фигуру Зонненлихта: тот вошёл в аудиторию и закрыл за собой дверь. Вот и славно.

Тихонько пиликнул мобильник – Саша.

– Привет, – сказала Настя. – Как ты?

– Нормально, – Саша сейчас был в другом корпусе – сдавал курсовую работу на своём заочном отделении. Защита диплома ждала его осенью, когда Зонненлихта, возможно уже не будет в универе. – Курсовик защитил, всё в порядке. Пойдём кофе попьём?

– Я его видела, – промолвила Настя. – И сейчас должна быть у него на паре.

Саша помолчал, а потом повторил:

– Пойдём кофе попьём.

Наверное, это единственное, что им оставалось.

Они устроились в небольшом уличном кафе под полосатыми зонтиками, и некоторое время молчали. Жужжала кофе-машина, разливая кофе тонкими ароматными струйками по чашкам. Фартук официантки был грязным. Почти все столики были заняты студентами, которые бурно обсуждали грядущую сессию, курсовые и первые зачёты.

– Поедем в Богоявленск? – предложила Настя, когда официантка принесла кофе и круасаны. – Сдадим сессию и поедем. Поживём у мамы, я скажу, что…

Она сделала паузу, с трудом представляя, что действительно скажет маме. Едва увидев Сашу, она поспешит сделать однозначные и далеко идущие выводы.

– Что я твой жених, – просто промолвил Саша, и было в этом что-то искреннее до боли. – А правда, Насть. Давай поженимся?

Настя опустила голову, пытаясь скрыть наивно-глупую улыбку. Как же всё хорошо и просто, как же легко всё получается – лишь бы никто не оборвал натянутую между ними нить.

Ей было страшно подумать, что она спит, и сон в любую минуту может закончиться.

– Ох, Сашка…, – вздохнула Настя. – Неужели это правда?

Саша улыбнулся – широко и невероятно обаятельно.

– Правда. А потом, если захочешь, мы снова уедем в Питер.

Два месяца в Северной столице, прожитые с Сашей, сейчас казались Насте тихим серым сном, сквозь который едва доносится стук дождевых капель по оконному стеклу и карнизу. По Неве плыли огромные грязно-белые льдины, и город казался нарисованным акварелью на небе. Заневский проспект, на котором они снимали маленькую квартирку, выглядел улицей, не принадлежащей этому миру, и чудилось, что всё будет хорошо – потому что иначе просто невозможно.

– Наверно, захочу, – улыбнулась Настя и сжала его руку.

Этот жест стал финальной точкой, завершившей спокойное течение их жизни. Небрежно придвинув ещё один пластиковый стул, к ним подсел Зонненлихт.

За два месяца он нисколько не изменился, хотя вряд ли это достаточный срок для кардинальных перемен. Всё тот же брезгливый взгляд, отличный костюм и идеальная стрижка – охотник был готов нанести решающий удар. Настя почувствовала, что всё в ней замерло: так дичь застывает в присутствии ловчего и молит о том, чтобы он её не заметил, чтобы опасность миновала, чтобы…