Когда Лаутерпахт позвал Рахиль в поездку в Берлин, она согласилась. Поселились они в разных местах – она в отеле «Эксцельсиор», он в пансионе в районе Шарлоттенбург – и провели в Берлине три недели. Вечером 17 декабря 1922 года – на следующий день после того, как польский президент Нарутович был убит националистом (критиком искусства по профессии), – Лаутерпахт решился взять Рахиль за руку, поцеловать в губы и признаться в любви. Зная, что она мечтает учиться в Королевском музыкальном колледже, он предложил ей не затягивать помолвку, поскорее заключить брак и переехать в Лондон. Девушка обещала поразмыслить над его предложением, не вполне понимая, насколько оно продуманно{135}.

Разумеется, Лаутерпахт все продумал. Утром он вернулся в «Эксцельсиор» с телеграммой из Львова, от родителей: они радостно поздравляли его с помолвкой. Он был удивлен, а может быть, и задет тем, что невеста все еще не написала своим родителям. В итоге Рахиль приняла его предложение.

Месяц спустя жившие в Палестине родители невесты также подтвердили свое согласие. Лаутерпахт написал им из Берлина, выражая благодарность «от всего сердца». В феврале 1923 года помолвленная пара вернулась в Вену и во вторник 20 марта заключила там брак. Две недели спустя они проехали на поезде через Германию, чтобы сесть на пароход и плыть в Англию.

5 апреля 1923 года новобрачные прибыли в северо-восточный рыбацкий порт Англии Гримсби. Лаутерпахт путешествовал по польскому паспорту, Рахиль – по документу, выданному британским правительством подмандатной Палестины. Лаутерпахт начал учиться в Лондонской школе экономики и политических наук (LSE), а его жена – в Королевском музыкальном колледже. В первые месяцы они несколько раз переезжали, жили на Риджент-сквер и поблизости от Каледониан-роуд. Школа экономики находилась тогда под влиянием Сидни и Беатрис Вебб, прогрессивных социалистов, – их штаб-квартира располагалась на Хьютон-стрит, напротив Буш-хауса, где позже разместится Би-би-си.

Фотография обрученных. Берлин. 18 декабря 1922

Занятия у Лаутерпахта начались в октябре. Перед этим он пытался получить место на кафедре международного права во Львове и потерпел неудачу. В Школе экономики он учился у Арнольда Макнейра, преподавателя международного права, отпрыска достойного и образованного шотландского рода{136}. Этот глубоко практичный человек, не слишком интересовавшийся философией или теорией права, познакомил Лаутерпахта с англосаксонским методом, прагматичным и опирающимся на прецеденты. Макнейр отмечал выдающийся ум своего студента, хотя тот и превращался в интроверта, когда оказывался среди малознакомых людей. Те, кто встречался с Лаутерпахтом лишь изредка, могли и не оценить «его подлинное качество»{137}, признавал Макнейр, но он сам и его жена Марджори стали его «близкими и верными» друзьями, как вспоминала Рахиль, а Макнейр еще и был «большим поклонником» Рахили. Его дети и внуки называли ее «тетушка Рейчел».

Прагматический подход Макнейра отражается в его работах, которые до сих пор занимают свое место в списке научной литературы по войнам и договорам. Это был уравновешенный, умеренный и вместе с тем независимый человек – эти качества Лаутерпахт считал сугубо британскими, далекими от страстей Львова и Вены.

В Лондон Лаутерпахт прибыл с таким скверным английским, что его почти не понимали, даже когда он спрашивал, в какую сторону идти. Возможно, он читал английские книги до этой поездки, но, видимо, никогда не слышал устной речи. «Поначалу мы едва могли общаться»{138}, – вспоминал Макнейр. Английский язык в устах его ученика становился «совершенно невнятным». Но две недели спустя Макнейр был «ошеломлен» свободной речью Лаутерпахта, прекрасно выстроенными английскими фразами, которые сделаются впоследствии фирменным знаком его стиля. Такого результата молодой человек достиг, посещая множество лекций – до восьми в день, – чтобы приумножить свой словарный запас и настроить ухо на звучание английской речи. Вечера он проводил «неизменно в кинотеатре», хотя не совсем понятно, в чем тут польза: великие фильмы того года, «Наконец в безопасности!» Гарольда Ллойда и знаменитый вестерн Джеймса Круза «Крытый фургон», были немыми.

Некоторые знавшие Лаутерпахта люди сообщали мне, что выговор у него был мягкий и гортанный и от заметного акцента он так и не избавился. Сам он получил представление о звучании своего голоса лишь много лет спустя, когда его выступление записали для Третьей программы Би-би-си (ныне Радио 3). Он был «изумлен» и огорчен, услышав по радио свой «сильный континентальный акцент»{139}. Рассказывали, что Лаутерпахт выключил приемник, налил себе щедрую порцию виски и поклялся никогда больше не появляться на радио. И действительно, ни одной записи его голоса не сохранилось.

За несколько лет Лаутерпахт вполне освоился в Лондоне, подальше от неспокойной континентальной Европы. В итоге он и Рахиль поселились в маленьком доме в Криклвуде, 103 по Валм-лейн, на зеленой северо-западной окраине Лондона. Это недалеко от моего дома. Заглянув туда, я заметил, что плитка у входа исчезла, но деревянные украшения фасада уцелели – теперь они были покрашены в зеленый цвет. В первые годы супругам порой не хватало денег, и Макнейр выручал их небольшой суммой.

Летом 1928 года Лаутерпахт в составе британской группы ездил в Варшаву на конференцию, организованную Ассоциацией международного права, а оттуда поехал во Львов повидаться с родными. Его брат Давид женился на Нинси, тоже изучавшей право, у них росла дочка Эрика. И сестра Сабина вышла замуж – за Марселя Гельбарда (их единственный ребенок, девочка, родится два года спустя, в 1930-м). В этой поездке Лаутерпахт встретил многих старых друзей, а новых знакомых удивил тем, как свободно он владеет польским – ведь это был язык его детства, Жолквы и Лемберга. Немолодой польский судья спросил, откуда у британского делегата «столь хорошее владение польским», и Лаутерпахт резко ответил: «Благодаря вашему Numerus clausus» (то есть нововведениям, которые помешали ему как еврею продолжать учебу во Львове).

К тому времени Лаутерпахт защитил уже третью диссертацию, на этот раз под руководством Макнейра. Она называлась «Источники и модели международного права в частном праве»{140} – звучит, быть может, не слишком вдохновляюще, но это была существенная работа, прослеживавшая влияние национальных законов на формирование международного права. Лаутерпахт высматривал связи между двумя системами и надеялся таким образом заполнить лакуны в международном законодательстве. Он по-прежнему ощущал влияние Кельзена, верившего в эффективность конституционного суда, и, возможно, также влияние идей Зигмунда Фрейда, которые проливали свет на роль индивидуума и его отношения с группой. Лаутерпахт и дальше будет развивать эту тему, сосредоточившись на проблеме одного среди множества.