Беседа с Хелен длилась двадцать минут.

Хелен напомнила, что мой полугодовой оплачиваемый отпуск по болезни заканчивается, и поинтересовалась, что я собираюсь делать. Готов ли я вернуться на работу? Я ответил, что не хочу возвращаться. О новой жизни в качестве торговца зубными щетками, маячившей передо мной, я упоминать не стал. Решил промолчать — так, на всякий случай. Мой отказ возвращаться в универмаг, кажется, искренне огорчил Хелен. Мой начальник, сообщила она, письменно подтвердил, каким высокопрофессиональным старшим сотрудником по взаимодействию с состоявшимися покупателями он меня считает. Я сказал, что долго думал и уже не передумаю. Мы пожали друг другу руки. Хелен пообещала оформить необходимые документы. На том и расстались.

Я прикинул, не подняться ли в мой бывший отдел на четвертый этаж, чтобы попрощаться с коллегами, но, представив смущение, неловкость и растерянность, которые неизбежно возникнут, решил этого не делать. Уходя, уходи — без лишней суеты. Я спустился по эскалатору на первый этаж и покинул универмаг через широкие двери для покупателей, а не через служебный выход. Честно говоря, мне не терпелось поскорее уйти из этого места.

Мать Поппи жила в богатой части Лондона с почтовым индексом SW7. В моем распоряжении был весь день до вечера, и часа два я не спеша побродил по этим улицам, обескураживающим роскошью и беззастенчивым лоском. Смотрел на сплошные ряды георгианских фасадов, высившихся с гордой невозмутимостью, и говорил себе, что понадобятся годы — а то и десятилетия, — чтобы экономический спад хоть как-то сказался на этом районе. Здешние обитатели обнесли себя мощной стеной из денег, и эта стена еще долго не рухнет.

В миле отсюда, на Хай-стрит в Кенсингтоне, где я провел большую часть дня, дела обстояли не столь благополучно. Я насчитал с полдюжины неработающих магазинов с наглухо закрытыми витринами. А те, что остались, как правило, принадлежали крупным сетям, британским либо международным. Люди, похоже, больше не желали покупать обувь или канцелярские товары, но никак не могли насытиться мобильными телефонами и с готовностью отдавали три с половиной фунта за чашку кофе. И я от них ничем не отличался. Зайдя в «Старбакс», я заказал себе — вместо обеда — большой стакан кофе с молоком и мятой и панини с помидорами и моцареллой. Бармен, выполнявший заказ, был с Ближнего Востока, он не стал меня поправлять, когда я попросил «панини». Жуя этот бутерброд и попивая кофе, я размышлял о решении, которое принял сегодня. Не сглупил ли я? Времена сейчас туманные. Тревор уверял, что «Зубные щетки Геста» твердо стоят на ногах, однако мелкие компании разоряются ежедневно. Опять же, универмаг был давно устоявшимся бизнесом с армией преданных клиентов и названием, известным всей стране. А я вот взял и от всего этого отказался лишь потому, что мне посулили (но не обещали наверняка) постоянную работу в фирме, о которой я практически ничего не знаю. Но я доверял Тревору. И зарплата, о которой он упомянул, была выше той, что я получал в универмаге. Сколько я ни размышлял, я так и не понял, правильно поступаю или нет. Слишком много неизвестных величин.

Будучи не в состоянии с этим разобраться, я принялся думать о путешествии, в которое я отправлюсь через неделю с небольшим. Точка сбыта, куда меня направляли, находилась в аптеке Норвика, деревни на северной оконечности острова Унст. Тревор уже с ними связался, подготовив к моему визиту. Так что особых хлопот у меня не предвиделось. Завезти товар по предварительной телефонной договоренности — сущая ерунда, а не торговля. «Твоя основная задача, — сказал Тревор, — расслабиться и получать удовольствие и постараться, чтобы видеодневник оказался предельно интересным». Паром на Шетландские острова отплывает из Абердина ежедневно в пять вечера, в связи с чем я мог очень по-разному составить свой маршрут. Если я захочу управиться по-быстрому то ограничусь одной лишь ночевкой с понедельника на вторник где-нибудь между Редингом и Абердином. Вероятнее всего, я выберу Камбрию: деловая поездка — исключительно благовидный предлог, чтобы навестить Каролину и, возможно даже, поужинать с Люси в ресторане. (Об ужине втроем, с Каролиной, я и не мечтал.) Значит, самое время задуматься о подарке, который я привезу дочке из Лондона…

Размышления о подарке для Люси напомнили мне кое о чем: я же сегодня иду в гости, а являться в чужой дом с пустыми руками не совсем прилично. Из «Старбакса» я направился в магазин, торговавший возмутительно дорогим шоколадом, тончайшими плитками в минималистской упаковке — словно дизайнеры «Apple» переключились на производство сладостей. Я выбрал мраморный молочный шоколад, белый вперемешку с черным, — для Поппи, а затем еще одну плитку — ее мать тоже нельзя оставить без подарка. Из магазина я ушел, очень довольный своими покупками. И только позже, шагая обратно в район SW7, я почувствовал себя идиотом. Отдать двадцать пять фунтов за две плитки шоколада! Уж не начинаю ли я забывать об истинной ценности вещей, как и все вокруг?

— В любом случае, — говорил Клайв, — мы все начинаем понимать, что у вещи, будь это дом или… — он бросил взгляд в мою сторону, — зубная щетка, ценности как таковой не существует! Ценность — это лишь амальгама из различных субъективных суждений, которую различные слои общества накладывают на вещь. То есть ценность целиком абстрактна, целиком нематериальна. И однако на этих абсолютно фантомных сущностях — под общим названием цена — зиждется наше общество. Фундаментом нашей цивилизации служит… по сути, воздух. Да, именно так. Воздух.

После короткой паузы Ричард, потянувшись за очередной оливкой, сказал:

— Не слишком оригинальная мысль.

— Разумеется, — согласился Клайв, — я и не претендую на оригинальность. Но до сих пор большинство по-настоящему об этом не задумывалось. Многие жили себе и работали в комфортном убеждении, что все, что мы делаем, базируется на реальной и твердой основе. Теперь же эта убежденность пошатнулась. И сомнения в основах побуждают нас пересмотреть наше отношение к действительности. — Он улыбнулся Ричарду с некоторым вызовом. — Естественно, в вашем бизнесе давно об этом знали. О том, о чем все прочие только начинают догадываться. И надо заметить, вы сумели употребить это знание себе на пользу.

Ричард занимался банковскими инвестициями; какими именно, я не вникал. Не вслушивался, когда мне объясняли. Ричард не понравился мне с первого взгляда, и, подозреваю, чувство было взаимным. Его пригласили, кажется, только потому, что его девушка, Иокаста, дружила с Поппи еще с университетских времен. Против Иокасты я ничего не имел — милая, воспитанная, — разве что она определенно намеревалась монополизировать Поппи на весь вечер. На столе были разложены карточки с именами, и, когда мы уселись, я обнаружил, что нас рассортировали по поколенческому признаку. Меня воткнули между матерью Поппи и Клайвом, на «стариковском» конце стола; тут же сидел этот гнусный Ричард, напротив него Иокаста, а Поппи — на другом конце стола, так далеко от меня, что дальше уже некуда. Клайв, мой визави, держался дружелюбно и приветливо, подтверждая характеристику, данную ему Поппи. Ее мать поражала своей непроницаемостью. Думаю, нормальный писатель назвал бы ее «женщиной с запоминающейся внешностью», подразумевая, что лет десять-пятнадцать назад она была писаной красавицей. Не похоже, чтобы она работала, но явно располагала средствами, позволяющими жить в свое удовольствие. Выяснить что-либо о ней не представлялось возможным: о себе она почти не говорила, зато выведала у меня почти все, что касалось моего знакомства с ее дочерью и — окольными путями — моих намерений относительно Поппи. Словом, соседство с Шарлоттой оказалось нелегким. Я заметил, как она налегает на красное вино еще до подачи первого блюда, и, признаться, меня тянуло составить ей компанию. Вечер вырисовывался совсем не таким, каким я его себе воображал.