странно, сильного укола совести Рита не ощутила – накопились обиды на Петра, да и Павел сумел внушить ей, что живет она не совсем верно. Любовь, чувства, общие устремления – вот что должно связывать семью и два любящих сердца.

Какие у них общие устремления с Петей? Да никаких. Он – на рыбалку, она с сыновьями – в кино. Вечером молча поужинали, уставившись в неизменный ящик, обменялись парой ничего не значащих фраз.

Интересно, что раньше Рита этому никакого значения не придавала, наоборот, ей казалось, что у нее в жизни все путем. Петр не пьет, не гуляет, делами сыновей интересуется, мальчишки к нему тянутся.

И вот появился Павел Терентьевич. В костюме, с неизменным легким поклоном и витиеватыми, иногда даже не совсем понятными ей фразами. И еще стихами, цветами, длинными рассуждениями о жизненных ценностях. Павел рисовал Рите картины их возможной интересной и насыщенной жизни с походами на выставки, совместным чтением книг вслух, прогулками за руку по осеннему лесу.

Павел мог остановиться вдруг и начать декламировать:

Любит? не любит? Я руки ломаю

и пальцы

разбрасываю разломавши

так рвут загадав и пускают

по маю…

венчики встречных ромашек

пускай седины обнаруживает стрижка и бритье

Пусть серебро годов вызванивает

Уймою

надеюсь верую вовеки не придет

ко мне позорное благоразумие

– Узнала? Конечно, Маяковский.

Рита услышала это стихотворение от Павла впервые. Тогда она только неопределенно покачала головой. Да, когда Павел был рядом, его было многовато, Рита утомлялась от постоянного натиска эрудиции, но вот он далеко, и уже за сутки дороги домой она, сама того не ведая, начала скучать. Но, приехав в родное Колпино, Рита приготовила ужин, перегладила накопившееся за две недели белье и побежала в местное отделение связи, где на ее имя, «до востребования», уже лежали две телеграммы. А потом начались письма. Каждодневные, а то и по два кряду. Некоторые были с рисунками на полях, и всегда длинные, и всегда напечатанные на машинке.

«Рита моя, вчера набрел в своей голове на строчки Маяковского. Как же это все про тебя, и я сразу расстроился. А любишь ли ты меня? Сижу не в настроении. Моя семья не понимает, думает, что кто-то из них что-то натворил. А натворила ты. Любимая…

Пришла —

деловито,

за рыком,

за ростом,

взглянув,

разглядела просто мальчика.

Взяла,

отобрала сердце

и просто

пошла играть —

как девочка мячиком.

И каждая —

чудо будто видится —

где дама вкопалась,

а где девица.

«Такого любить?

Да этакий ринется!

Должно, укротительница.

Должно, из зверинца!»

А я ликую.

Нет его —

ига!

От радости себя не помня,

скакал,

индейцем свадебным прыгал,

так было весело,

было легко мне».

Глава

22

Слава закрыла очередное письмо.

Поезд из Висбадена в Берлин шел четыре часа. Небольшая пересадка во Франкфурте, и можно в приятной обстановке заниматься своими делами. Чемодан поставила в специальное отделение, плащ повесила на крючок. Удобные джинсы, трикотажный пиджак, легкая водолазка, мокасины на ногах. Очень комфортно, при этом не теряя представительского вида.

Да, женщина ее возраста уже всегда должна думать о своей внешности. Это в молодости что нацепила, то и сойдет. После сорока все меняется: отношение твое к себе, окружающих к тебе. Нельзя уже одеваться абы как и все же нельзя забывать о собственном комфорте. Ехать долго, обязательно взять с собой самолетную подушку, не забыть про теплую кофту или шарф, нынешние кондиционеры никого не щадят. И при этом попутчики должны знать, что перед ними деловая женщина, ей можно мило улыбнуться, но лучше ей все же не мешать, не докучать вопросами. Как ее учил Майер, рассказывая про Джеймса Бонда: «Стиль Бонда – это непринужденная классичность, сдержанность, элегантность. Ничего крикливого и вульгарного. Я надеваю свой костюм, и он становится моим оружием!»

Хорошо сказано. Ни убавить, ни прибавить.

* * *

Странное это дело – читать чужие письма. Никогда она этим не занималась. Давно в голове отложилось: нельзя читать чужие письма.

Навсегда врезался в память случай из юности. Одногруппница взяла у Славы для подготовки к экзамену учебник, а когда вернула, из книги выпал сложенный вчетверо листок бумаги. Он был безо всякого обращения. И начинался сразу словами:

«Ты испортил мне всю жизнь, до знакомства с тобой я была абсолютно счастливой. Как мне жить теперь? Как смотреть в глаза своим друзьям? Они уверены, что ты мой жених и летом мы должны пожениться. Как ты мог скрыть от меня свои отношения с этой девчонкой? И теперь я говорю тебе твердое «нет»! Слышишь, нет!»

Славе стало нехорошо и от того, что она приоткрыла дверь в чужую жизнь, и от того, что узнала страшную тайну своей одногруппницы Лизы. Действительно, никто не сомневался в том, что летом она выходит замуж за своего соседа по дому Николая. Слава видела ребят мельком на институтской дискотеке, и вот на тебе.

Первым делом Слава хотела бежать к Лизе, отдать письмо, успокоить. Это ведь надо ж, урод какой, так обидеть их Лизу! Какое-то шестое чувство подсказало посоветоваться с мамой, больше рассказывая о том, какие все-таки сволочи эти парни и что доверять никому нельзя.

– Порви письмо, никому ничего не говори и забудь о его содержании, – просто сказала мама.

– А как же так?

– А вот так. Это не твоя тайна, она тебе ни к чему. Они сами разберутся, еще и помирятся. Никогда нельзя вмешиваться в чужие отношения. И письма чужие читать тоже нельзя. Ты же всего не знаешь. Ухватываешь только часть истории, без начала и без конца.

Славу распирало от желания все рассказать Лизе, посочувствовать, но она решила тогда поверить маме.

На следующее утро Лиза ждала ее на улице, у входа в здание института.

– Славка, а ты ничего не находила в учебнике?

– Нет, а что?

– Да мне казалось, я там один черновик забыла…

– Черновик – это как?

– Да так, неважно. Решила кое-что написать. Написала, а куда задевала, не помню.

– Нет, в учебнике ничего не было, – твердо сказала Слава.

– Ну и ладно. – Лиза облегченно вздохнула.

Когда они заканчивали