я тут наткнулся на кусок из «Чевенгура». Дванову прострелили ногу и оставили в сарае до утра: «Дванов подумал скрыться, но сел на землю от немощи в теле и заплакал в деревенской тьме. Хутор совсем затих, бандиты расселились и легли спать. Дванов дополз до сарая и залез там в просяную солому. Всю ночь он видел сны, которые переживаешь глубже жизни и поэтому не запоминаешь. Проснулся он в тишине долгой устоявшейся ночи, когда, по легенде, дети растут. В глазах Дванова стояли слезы от плача во сне. Он вспомнил, что сегодня умрет, и обнял солому, как живое тело. С этим утешением он снова уснул. Никита утром еле нашел его и сначала решил, что он мертв, потому что Дванов спал с неподвижной сплошной улыбкой. Но это казалось оттого, что неулыбающиеся глаза Дванова были закрыты. Никита смутно знал, что у живого лицо полностью не смеется: что-нибудь в нем всегда остается печальным, либо глаза, либо рот». (Пауза.)

Даже не знаешь, как говорить после этого… Какая-то Библия… Вернее, какая-то обыденная библейскость… Что-то крупное происходит на наших глазах, смерть приходит к человеку, но рассказывает это какой-то человек, то ли бывший агроном, то ли какой-то случайный прохожий, кто-то, кто вообще с трудом разговаривает, а сейчас, в связи с этим огромным событием, проистекающим перед его глазами, особенно, – мысли и слова ворочаются, как какие-то шестерни… И все это выглядит как-то с одной стороны по-деревенски просто, а с другой – по-библейски вечно, какие-то странные полубиблейские персонажи, например лошадь, которую зовут Пролетарская Сила: «Пролетарская Сила обнюхала скончавшегося и с жадностью начала облизывать кровь и жидкость из провалов ран, чтобы поделить с павшим спутником его последнее достояние и уменьшить смертный гной».

Какие-то странные люди занимаются новой жизнью… Платонов изобрел новый стиль. У Бродского замечательно написано, что по его языку более понятно, что такое новый человек, которого советская власть сделала, чем по ее декретам, по хроникам, по фактам, по боям… Что-то дикое, но на грани чего-то библейского, у них у всех ощущение, что они в каком-то историческом моменте существуют, очень важном, моменте строительства нового мира, они готовы жизнь положить за это с какой-то истинной верой, вернее, истовой верой. Но какая-то она жуткая, эта вера, как будто это шаманы, что ли, я не знаю, они как-то заговаривают эту жизнь, заговаривают смерть, заговаривают будущее. Кроме того, Платонов же сам был паровозный инженер, то есть у него любовь к паровозам, к машинам, к точности доведена до религиозности: у него герой одного его рассказа воду ищет в пустыне – для коммунизма нужна вода и в этом все дело… Бред какой-то!

По-моему, другого такого, как Платонов, больше нет. Как Лермонтов – мальчик, который суп проливал на скатерть из духа противоречия, одновременно Машук рядом, и он млеет, забывает про свой маленький рост и комплексы и становится поэтом. Дурацкий мальчик, сломанный Пушкин… А в этом тоже… Ну да, как будто паровозы спасут коммунизм… Сделают коммунизм… Какой-то безразмерный участок дел перед ними, и вот эти люди как-то взялись это делать, взялись с каким-то косноязычием, веря и видя что-то впереди, вернее, веря, что видят что-то впереди, то, что никто не видит. Они куда-то идут, и гибнут, и мучаются, и страдают, и идут дальше, их жены мучаются и страдают, дети… и все во имя этого миража. Бензин в один конец.

Мартын. Прямо Моисей в пустыне…

Крымов. Ну да, если представить себе, как Моисей объяснял своему народу, почему он сорок лет не может войти в эту землю. Тоже камикадзе. Если представить себе… Это хороший сюжет для Платонова, действительно. Вот как бы он объяснял, что нельзя войти, а на самом деле он ждет, пока они все умрут. Потому что не может раб войти в эту землю, только свободный человек. И он сам не войдет и знает это, он же не вошел… То есть все это происходит во имя чего-то. Во имя чего-то невидимого, большого… Боль, а рядом глубокая вода, и это самое важное… А чтобы уцелеть, надо сформулировать, надо как-то доформулировать. Вот они и насилуют свой мозг, чтобы объяснить жизнь. И объяснить смерть. С бензином в один конец.

Не знаю, как он звучит в переводе, наверное, это очень трудно переводить такой язык, он такой сломанный. Он как сломанный паровоз, он весь как сломанный паровоз. И они все хотят его починить, чтобы он пошел. И это какой-то новояз, это обозначение паровозных гаек, вперемешку с навозом, гноем и со светлым будущим, с какими-то своими желаниями, выстраданными их мозговыми извилинами под скрип и скрежет этих колес.

Вот я открыл просто первое: «Я в мире человек сверхштатный! Не живу, а присутствую, и учета мне нет… На собранья я не хожу и ничего не член». Фантастика! Я даже не знаю, кто это говорит, из какого это рассказа… «Ну, будя, будя тебе, Захарий, – говорила ему жена, – будя бурчать, садись чай пить, член! Обдумал тоже, член!» Ничего разговор! «После чая Захар садился за работу, которой не вынес бы ни один зверь: столько она требовала мужества и терпения». Странные люди, как будто они живут и объясняют свою жизнь друг другу и себе, объясняют каждый шаг. А как ее не объяснить, если ты начал чувствовать свою сопричастность всему живому и неживому, как? Тут и былинка важна, и корова важна, и паровоз нужен, и идеи нужны, и человек рядом нужен… Вот кто-то говорит кому-то: «Религия должна караться по закону», а второй отвечает: «Это через почему ж такое, по закону-то?» Так и написано: «Это через почему ж такое, по закону-то?» Одно дело сказать так, а другое дело – написать, как литературу. Это как Гоголь… Тот, коверкая русский язык, создает великую русскую прозу. Вот, собственно, Платонов делает то же самое! «А вот почему! Я расскажу все последовательно». У них какие-то слова выскакивают, как будто они проходили мимо школы, что-то услышали и пошли дальше коров пасти… Эти школьные слова встревают в этот коверканный язык вдруг – как будто из газеты… «Потому что религия есть злоупотребление природой! Поняли? Дело ведь просто: солнце начинает нагревать навоз, сначала вонь идет, а потом оттуда трава вырастает. Так и вся жизнь на земле произошла – очень просто». Ну, супер объяснение, да? Вот разговор о происхождении жизни, просто открыл, случайно… «А вы вот что нам скажите, гражданин коммунист, правда, что Днепр перегородить хотят и Польшу затопить?» – «Сурьезное