Павел Матвеевич тем временем подкинул хворосту в небольшой костерок, и вскоре Михаил с огромным наслаждением пил ароматный чаек из местных трав. В большую армейскую кружку дедок щедро плеснул своей домашней настойки. Горячий ароматный напиток как будто пешней разбил ледяную пробку, стоящую до этого колом в груди. Сверху вниз потек жаркий ручей, согрев сначала грудь, потом, перейдя горячей волной в живот и, наконец, достигнул кончиков пальцев на ногах. Михаила немного потряхивало, то ли от ледяного озноба, колотившего измученное тело, то ли от осознания близости смерти, опять мелькнувшей своим черным крылом у его лица, но так и не взявшей в свой неизведанный и страшный путь. Значит, у этой старухи с косой есть все-таки предел своего могущества.

Матвеевич между тем достал кусок тонкой бумаги, жестяную коробочку и стал сворачивать самую настоящую самокрутку. Михаил с недоумением посмотрел на местного дедка-затейника. Тот понимающе кивнул и, вдохнув в себя порцию ароматного дыма, произнес.

— Все удивляются, а я как-то привык. Табак нынче в сигаретах пошел скверный, а покупать специальный трубочный для пенсионера дороговато. Я же всю жисть любил курить ароматный табачок.

— Так нынче ж бесплатно можно достать!

— Дык привык уже, пока сидишь, закрутишь, зажжешь. Это же целый ритуал, для нервов полезно. Тебе сегодня, как я погляжу, от нервов полечиться хотение тоже появится.

— Угу — мрачно согласился Михаил — давно так не попадал. Секунда и лежал бы сейчас, мух кормил.

— Ну, положим, муху еще по нонешнему времени найти надобно. Да и у старых людей такая вот поговорка есть «Как родился, не помню, когда умру, не ведаю».

— Ну, как сказать — Михаил сделал хороший глоток чаю и задумчиво произнес — меня уже несколько раз предчувствие спасало. И тогда на войне, и в Твери, перед мостом почуял неладное. Да и сейчас, перед самой стрельбой я уже на тормоза жал.

— Значит, ангел твой у уха висел. Не закончен, значит, путь то земной.

— Ангел? Не знаю…. А вы что, Павел Матвеевич, верующий?

Дед не торопясь, подкинул дровину в костерок, помолчал немного и только потом заговорил вновь — Как сказать, Петрович. Выросли мы в атеизме, тут и церква то в округе поломаны все. Хотя вот бабушка моя, царствие небесное, набожна была очень. С дедом по этому поводу часто ругались, тот ведь партийный был, колхозы поднимал, в войну партизанил в этих лесах. А жена в церковь ходит! И как-то прижали их партизанский отряд каратели прямо к болоту. И каратели то не простые тыловики, а союзнички немецкие. То ли венгры, то ли хорваты, но злыдни какие, ужас. Много деревень в округе пожгли, и воевать ведь умели хорошо, черти. Обложили они отряд партизанский, значит, со всех сторон. Какой-то предатель объяснил им, что болота тут не проходимые, и выхода нет никуда. Ну, нашим что остается? Или погибать или сдаваться. Так бабка моя взяла икону старую родовую и пошла с молитвой вперед, дед, значит, за ней. Идут, бабка молится, дед ревет, и ведь прошли, не утопли и весь отряд за собой вывели. Остались каратели с носом. Потом их гадов всех уничтожили, тут рядышком в поселке заготовителей. Несколько партизанских отрядов для этого дела вместе сошлись. Никого в плен не брали, больно народ на них злой был. Такое вот было жестокое время, атаман. Да ты знаешь, наверное, что у нас творилось. Говорят, у тебя мамка с Белоруссии.

— Да, с под Крупок. Дядьки ее тоже партизанили, дед в 41-м годе ушел и только в 45 вернулся.

— Ну, значит, почти местный ты. Поэтому может, и тянуло в нашу сторону?

— Не знаю. Хотя, честно сказать, даже недосуг было размышлять об этом. Сами видите, вздохнуть — часу нет. Семью вот почти не вижу.

— Это ты зря. Жизнь бежит, дети растут, миг и кончилось все — старик снова стал свертывать цигарку, закурил и задумчиво продолжил — Деда моего перевели в пятидесятых на советскую работу в Закарпатье, и когда там фашистский мятеж был в 56 годе, бабушку убили прямо дома. Батька тогда у меня служил в Сибири, в дальнем гарнизоне, что там мальцу делать было? И поэтому я с бабушкой жил, благодатная там земля и климат хороший! Успела она тогда меня в окно на соседский сад выкинуть, а потом уже мадьяры дверь сломали. Много там русских тогда убили, но говорить об этом запрещали долгое время. Дружба народов, етить его за ногу. Дед до конца жизни себе этого не простил, работу бросил, из партии вышел, занялся плотницким делом. У нас ведь в роду много плотников было, он дома строил, дачи. Меня вот научил ремеслу, те же корзины плести, и другому полезному рукоделию. А перед смертью попросил священника найти. У меня тогда мотоцикл был с коляской, и под проливным дождем я батюшку с города вез аж пятьдесят километров. Вот такие вот дела бывают в жизни. А тебе раз жить выпало, значит, нужен еще на этом свете. Ведь мир с нуля строить приходится. Мне и то страшно временами, такая пропасть народу сгинула. Да вот внучка поднимать нужно. Наша ведь задача их поколение поднять и на дорогу поставить, а куда их ноги понесут, то не наша забота. Я так думаю. Чу, едет кто?

Со стороны луга послышался натужный гул автомобиля, пробирающегося по бездорожью. Вскоре к сараю выскочил окрашенный в маскировочный цвет Мицубиси-Паджеро — разъездная машина шерифа. Из него споро выскочил Вязунец с двумя вооруженными парнями.

— Командир, ты как? — шериф подбежал к Михаилу и стал его осматривать и щупать.

— Нормально — на силу отбился тот — только замерз сильно. У тебя есть связь с Потаповым?

— Он рванул сразу на развилку, с ним четверо разведчиков. В поселке никому пока ничего не говорили. Только Складникову, он обстановку контролирует и потихоньку народ поднимает. Давай, рассказывай подробности.

После краткого рассказа о нападении Илья отошел в сторону и начал какие-то переговоры по рации. Один из помощников шерифа, парень из команды Лютого по кличке Витек, подошел к деду и с интересом посмотрел на его самокрутку.

— Что дед, траву полынь шмалим? — с усмешкой спросил щербатый боец.

— Кто полынь, а кто табачок самосадский — степенно ответил Павел Матвеевич.

— Дай попробовать… Ого, забористый какой и вкусный! Не угостишь?

— Приходи огород копать, тогда подумаю.

— О как! Ушлый ты дедок, как посмотрю.

— А что делать? Сам я старый уже, а