бы спуститься в шахту. Нет, это невозможно. Кобылицам любых пород вход туда был заказан. Вот с каким глубоким уважением относились ко всему женскому горняки Кристинеберга!

Итак, наш Гидеон устроился на рудник строителем. Он ведь был рукастым и строить привык. Теперь Гидеон вкалывал в шахтах и штреках, возводя лестницы и затворы совсем так же, как раньше корпел над стройкой в Пристанище. Если смотреть глубже, он продолжал строить Дом. Каждое движение натруженной руки Гидеона превращалось в звонкую монету, а монеты в свое время должны были обеспечить им строганые и нестроганые доски да вагонку с лесопилки Тургрена на Мельничной гряде. Просто строительство Дома пошло немного окольным путем через Кристинеберг. Одна стройка заменила Гидеону другую, а веру в лотерею он утратил.

Но после Нового года оба — и Кайса, и Гидеон — осознали, что деньжата откладываются с трудом. Их совсем не оставалось. Все уходило на комнату в бараке, еду да рабочую одежду. За вечерней трапезой Дом даже старались не упоминать. Потому что, кабы не он, ячневую кашу сдобрили бы вареньем или патокой.

— Эх, если бы не мой неуемный аппетит, — говорила Кайса.

И вот однажды перевязала она груди двумя платками, чтобы не выпирали, набросила робу с кожаным капюшоном, скрывающим волосы, и нарисовала себе карандашом щетину на подбородке. В таком виде отправилась наша Кайса в заводскую контору и объявила, что к ним пришел горняк, каких раньше в Кристинеберге не видывали. Что там у вас самое тяжелое? Где лучшая сдельщина?

Так стала Кайса грузчиком. Она была самым проворным, выносливым и могучим грузчиком из всех, кто нанимался работать в этих штреках.

Горному мастеру часто случалось останавливаться за спиной у Кайсы и наблюдать, как она работает. Он просто стоял и смотрел на это удивительное тело, которое работало без устали и никогда не давало сбоев. Вот бы изобрести такую машину — машину, похожую на этого человека! Получился бы совершенный погрузчик! Он стал бы величайшим успехом за всю историю горнодобычи!

Откуда было мастеру знать, что на самом деле Кайса не руду ковшом переваливала, а перекладывала строганые и нестроганые доски с лесопилки Тургрена, что на Мельничной гряде, да еще вагонку. Именно Дом придавал ей сил и выносливости. Если бы Дом не подстегивал Кайсу, она бы работала просто как обычный дюже сильный мужик.

Ну, вот теперь, наконец, у супругов стали оставаться деньги. У них с Гидеоном была жестянка, на которой красовалась надпись «Кофейный напиток высшего качества». В нее складывали купюры и монеты. И Гидеон начал подсчитывать сбережения в объемах пиломатериалов. Сколько бы он смог купить шпунтованных досок, сколько досок в три четверти дюйма и сколько полуторадюймовых?

Того горного мастера, что работал на руднике в Кристинеберге, звали Лундвалль. Родом он был с юга, из Людвики. Один раз Лундвалль битый час наблюдал, как Кайса грузит руду. Он стоял по стойке смирно и лишь изредка покачивал головой, охваченный возвышенным восторгом. Надо же, какой горняк! Грузчик, а прекрасен, словно элеватор! В конце концов мастер не удержался, сделал пять шагов вперед, откашлялся и воскликнул:

— Ты не такой, как другие мужики, в этом нет сомнения!

Тогда Кайса выпрямилась и сказала:

— Да нет, я такой же, как все мужики. Мое имя — Манфред, но народ называет меня Манне.

— Нет, — продолжил мастер Лундвалль. — Ты — будто три или даже четыре могучих мужика, вместе взятых!

Тогда Кайса задрожала крупной дрожью, и лопата выпала у нее из рук. На столбе у вагонетки висел переносной фонарь. Свет упал на лицо, исказившееся от непонятной смеси горечи, ошеломления и залихватского возбуждения. А Лундваллю пришлось продолжить:

— Ты не можешь быть обыкновенным мужиком! Ты — двужильный или даже многожильный, я уверен! Все, что заложено в нас, обычных мужиках, увеличено в тебе многократно. Каждая часть твоего тела достигает таких колоссальных размеров, что даже страшно подумать, как ты с ним управляешься!

После этих слов ужасная дрожь вновь охватила Кайсу. Окрашенный рудной пылью серый пот стекал по ее лицу. Она не могла вымолвить ни слова, только хватала ртом воздух. Ноги тряслись, руки судорожно сжимали грудь, которая никуда не делась, как бы туго ни сдавливали ее платки.

В конце концов Кайса сдернула со столба фонарь, а другой рукой подхватила мастера Лундвалля. Он был маленького роста, худощав и узок в плечах.

Кайса увлекла его за собой в сторону, в одну из ниш. Там рассказала все как есть; дрожащим от негодования и возбуждения голосом объяснила, что она, по правде говоря, женщина. Молвила, что ее оскорбленный пол не может больше молчать и что в сердце бушует пламя. Вручив мастеру Лундваллю фонарь, Кайса расстегнула одежду и вновь выпустила свою грудь на свободу.

— Я больше не могу, — сказала она. — Ты должен видеть, что я — женщина!

И мастер Лундвалль подошел ближе. Фонарь трясся в его руке, и свет дрожал, когда он наклонился вперед, чтобы как следует рассмотреть. Сомнений не оставалось: женщина! Пока мастер лицезрел то, что ему позволили увидеть, зубы у него застучали от страстного желания.

Срывающимся на фальцет голосом он признался Кайсе в любви.

Ей никогда не приходилось слышать подобного от Гидеона.

И Кайса ответила, что сражена наповал. И побеждена.

— С этим, видно, ничего не поделаешь, — сказала она.

Когда вечером того дня Гидеон вернулся домой в их комнату в бараке, он сразу увидел, что Кайса ушла от него. Все о таком слыхали, и он понял, что к чему. Исчезла ее одежда, корзинка со швейными принадлежностями, мешочек с папильотками и коленкоровый саквояж с особыми прокладками.

Говорят, Кайса и мастер Лундвалль подались в Южную Швецию. Долго ходили слухи, что они разъезжали по ярмаркам, где она разгибала подковы, поднимала мужиков и разрывала пополам телефонные справочники. Их многие видали. Поговаривали также, что в годы войны он сменил имя и стал пастором в церкви Святой Троицы, а потом избрался депутатом в риксдаг. Никогда не знаешь, кому что суждено.

Казалось, для Гидеона в результате этой истории строительство Дома закончилось. Однако в жестянке с