воспринять услышанное – это комплимент или оскорбление. А Эджена вела дальше:

– Лодка не надо. Сегодня утро я быть за скалой. Экун-да. Никого.

Вадим попросил уточнить. Она обсказала, что мазурики Толумана убрались с берега, забрав погибших и все, что нашли полезного в сгоревшей избе. Про рюкзаки, брошенные русскими, можно было и не спрашивать. Пещера засыпана, плот разобран на бревна, они расплылись по всему озеру.

– Арбеля тоже забрали? Он наш… его убили.

– Я его не видеть.

Прекратив малосодержательные расспросы, Вадим предложил Эджене проводить ее до Лабынкыра, как и вчера. Она отказалась, сославшись на то, что по лесу могут рыскать люди Толумана. Посоветовала уходить в Томтор или в Оймякон.

– Еда на дорогу я вам принести. Дать мне три дня. Тоннот. Честно.

– Ты нас выручаешь… Почему? Ты нам ничем не обязана.

Она ответила прямодушно, без экивоков:

– Я не хотеть ваша смерть. Смерть – худо. Эрут.

Необычный был у нее взор, когда она проговаривала все это, – томный, с поволокой. Так смотрят девушки, чьи сердечные струны тронуты еще не вполне осознанными, неясными, но уже будоражащими чувствами. И у Вадима в груди трепыхнулось – словно еще не вылупившийся птенец в скорлупе тюкнул клювиком, просясь на волю. Он шикнул на него: не до сантиментов нынче, не тот случай. Птенец притих, но не унялся, шерудил, тщась расправить крохотные крылышки.

О, Вадим хорошо знал повадки этого строптивого несмышленыша, который пробуждался и лез из своего ломкого заточения без спросу, не понимая, что сейчас он будет только мешать! Дай ему поблажку, и он, при кажущейся хилости, наберет необоримую мощь, заполонит тебя всего. Тогда берегись – рассудок откажется повиноваться, одержимый всесожигающим влечением… В настоящий момент это подобно само-убийству.

Эджена, по видимости, тоже боролась с чем-то незримым, безотчетно прораставшим из глубин сердца. Она протянула руку, кончиками пальцев прикоснулась к Вадиму, но сию же секунду отстранилась, испугавшись собственной наглости. Щебетнула два слова, отдаленно похожих на «до завтра», и упорхнула в ельник.

Вадим недолго спорил с совестью. Зароков он не давал, не клялся. Не хочет девочка, чтобы он вызнал ее тайну, что ж, это ее проблемы. Долг настоятельно требует проследить за ней, определить, где она живет, откуда приносит пищу и, главное, какие у нее отношения с Толуманом. Добытые сведения, может статься, поспособствуют выполнению поставленной руководством задачи – раскрытию лабынкырской мистерии. А там, глядишь, и путь домой откроется. Господа, получающие в отдаленном закоулке свежую канадскую прессу и японскую выпивку, обязаны располагать возможностями для сообщения с цивилизованным миром.

Мотивируя себя таким образом, Вадим прокрадывался за Эдженой через заросли. Дар беззвучного передвижения и ночного видения делал слежку детской забавой.

Эджена, не подозревая, что находится под пристальным надзором, дошла до берега и только там осмотрелась. Вадим засел за низким пригорком, глядя через сетчатые ивы. Тунгуска стояла на том же месте, где ее вчера как ветром сдуло.

Можно было предполагать, что в этих утесах много пещер, в какую-нибудь из них она и войдет, открыв закамуфлированную дверку. Но, уверившись, что все спокойно, Эджена направилась не к скалам, а к накренившейся над водой ветле, которую со всех боков обступил густой, обросший изморозью тальник. Войдя в переплетение серебристых ветвей, она скрылась из глаз.

Вадим вышел из засады и стал скрытно пробираться к озеру, как вдруг засек справа движение. Он упал, распластавшись на животе.

Оказалось, у Эджены был еще один соглядатай. Он прижимался к скале, стараясь оставаться незаметным, однако Вадим не только увидел, но и распознал его. Он поднялся, нащупал под шинелью «дерринджер» и вышел в лунный отсвет. Повернулся к филеру всем корпусом и произнес полушепотом:

– Мое почтение, Федор Федорович. Вечерний променад?

Глава VI,

представляющая читателю товарища Забодяжного в новой ипостаси

Охотник за золотом стушевался, но совсем непродолжительно.

– Шустрый ты! – проскрипел он, как и Вадим, на пониженных тонах. – А я вот подмогнуть тебе надумал. Мало ли… Проводишь дамочку до середины пути, а потом застесняешься и назад повернешь. А я не стеснительный. И проследил бы, и подглядел… Так и вышли бы на ее лабаз. А заодно и на лабазника.

Зубоскальный говорок Федора Федоровича претил Вадиму. Но до поры надо было держать себя в руках, и он ограничился шпилькой:

– «Проследил бы»… Топаешь как слон.

Это была неправда, и Федор Федорович заулыбался:

– Ладно, не гунди. Идем-ка, выясним, куда наша фея запропастилась.

Они приблизились к ветле, Вадим раздвинул тальник. Как он и ожидал, Эджены не было. Дремотные волны Лабынкыра обсасывали галечник.

– М-да… – протянул Забодяжный. – Улетучилась, как эфирное масло. Но кое-что оставила.

Он запустил руку в куст и вытащил оттуда сложенное в несколько раз платье с нашитыми бисеринками. Здесь же отыскались и сапожки, и фартучек, и суконная шапчонка. Похоже, Эджена совершенно избавилась от одежды, если не считать нижнего белья. Впрочем, Вадим не был уверен, что полудикие тунгусские женщины носят трусики и бюстгальтеры.

Федор Федорович растянул платье на вытянутых руках, зачем-то помахал им.

– Вот же бензоат натрия… Куда это она могла нагишом отбыть? – Он посмотрел на атласного цвета озерную воду. – Разве что туда? Но там же колотун собачий…

В голову Вадима червячком прогрызлось похабное желаньице: увидеть Эджену, когда она совлекала с себя все эти уборы. Он поджал губы и отогнал непотребство. Взамен вспомнилась народная сказка: про то, как царевна лягушачью кожу сбрасывала. А что, если и Эджена, раздевшись донага, превращается в кого-нибудь другого? В рыбу, например…

Тьфу! Что за дрянь приходит на ум… Прогоняя наваждение, Вадим отнял у Забодяжного найденные аксессуары и положил их на место.

– Ничего не трогай. Пусть останется как было.

– Стратег! – похвалил Федор Федорович. – Шурупишь… Девчонка не должна знать, что мы в ее обносках рылись. Айда до хаты, а то нас уже Герка с фрицем заждались.

К землянке шли изученной Вадимом тропой. Он, как всевидящий и всеслышащий, шел впереди, Забодяжный не отставал. В радиусе километра или двух наличествовали звуки, не вызывавшие беспокойства: опадали листья, поторапливался припозднившийся заяц, похрустывал ледок под волчьими когтями. Досчитав про себя до ста, Вадим перестал идти. Не ожидавший остановки Забодяжный налетел на него, забранился:

– Ты чего… твою двуокись? Кого увидел?

– Никого. Хочу с тобой переговорить, а здесь самое то. Помех не будет.

Федор Федорович уловил в голосе Вадима ноты, каких раньше не было, и ответствовал с некоторой напряженностью:

– Говори… Это насчет золотишка, что ли?

– Насчет тебя. Ты ведь не тот, кем представляешься.

– А кто же?

– Убийца.

Забодяжный дрогнул, но не от испуга или