Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Доброе утро, — сказал он, сложив руки в молитвенном жесте и поклонившись.
— Доброе утро, — хором ответила по меньшей мере половина прихожан.
— Добро пожаловать на это служение, которое, как некоторые из вас, наверное, знают, является особенно важным для членов Всемирной гуманитарной церкви. Сегодня, девятнадцатого марта, начинается наш новый год. Сегодня День Раненого пророка. Это, — сказал Уэйс, указывая на изображение на экране, — тот образ, который у большинства из нас ассоциируется с божеством. Здесь мы видим Шиву, милостивого и благодетельного индуистского бога, чей образ содержит много противоречий и двусмысленностей. Он аскет, но в то же время Бог плодородия. Его третий глаз дарует ему прозрение, но также может разрушать.
Изображение Шивы исчезло с экрана, сменившись размытой черно-белой фотографией молодого американского солдата.
— Это, — сказал Уэйс, улыбаясь, — не то, о чем большинство из нас думает, представляя себе святого человека. Это Расти Андерсен, который в молодости, в начале семидесятых, был отправлен на войну во Вьетнам.
Изображение Расти Андерсена исчезло и сменилось зернистыми кадрами взрывов и бегущих людей с винтовками. Из громкоговорителей храма теперь звучала негромкая, зловещая музыка.
— Раст, как называли его друзья, был свидетелем и участником зверств. Он был вынужден совершать поступки, о которых сложно рассказать. Но когда война закончилась... — Музыка стала более легкой, обнадеживающей. — Он вернулся домой, взял свою гитару и пожитки и отправился странствовать по Европе.
Теперь на экране чередовались старые фотографии, на каждой из которых волосы Андерсена становились длиннее. Вот он выступает на проспектах, чем-то похожих на улицы Рима, вот делает жест, символизирующий мир и покой, перед Эйфелевой башней, идет с гитарой за спиной под лондонским дождем мимо парада конной гвардии.
— Наконец, — сказал Уэйс, — он прибыл в маленькую норфолкскую деревушку под названием Эйлмертон. Там он услышал о коммуне, живущей за счет обрабатывания земли, и решил присоединиться к ним.
Экран потемнел, музыка стихла.
— Коммуна, к которой присоединился Раст, к сожалению, оказалась не такой, какой он надеялся ее видеть, — сказал Уэйс, — но простая жизнь, близость к природе оставались его идеалом. Когда та первая коммуна распалась, Раст продолжал жить в хижине, которую он построил, самодостаточный, уверенный в себе, все еще переживающий травму, нанесенную войной, в которой он был вынужден участвовать. Именно тогда я впервые встретил его, — сказал Уэйс, когда храм наполнила новая музыка, теперь радостная, поднимающая настроение, а на экране появилась фотография Расти Андерсена и тридцатилетнего Джонатана Уэйса. Хотя Робин предположила, что разница в возрасте между ними была не так уж велика, но обветренное лицо Андерсена сильно старило его.
— У него была чудесная улыбка, у Раста, — сказал Уэйс с дрожью в голосе. — Он изо всех сил охранял свое уединенное существование, хотя иногда я ходил к нему через поле, чтобы уговорить его прийти и поужинать с нами. На этой земле начинало формироваться новое сообщество, в центре которого была не только близкая к природе, но и духовная жизнь. Но духовность не привлекала Раста. Он сказал мне, что слишком много повидал, чтобы верить в бессмертие человеческой души или Божью доброту.
— Затем, однажды ночью, — рассказывал Уэйс, когда фотография медленно увеличивалась, так что лицо Раста Андерсена заполнило весь экран, — мы с этим побитым жизнью воином отправились вместе прогуляться после ужина на ферме обратно через поля к его хижине. Мы, как всегда, спорили о религии и потребности человека в Благословенном Божестве, и наконец я сказал Расту: «Можешь ли ты знать наверняка, что за пределами этой жизни нет ничего? Можешь ли ты быть уверенным, что человек возвращается во тьму, что никакая божественная сила не действует ни вокруг нас, ни внутри нас? Неужели ты даже не допускаешь возможности подобных вещей?» И Раст посмотрел на меня, — сказал Уэйс, — и после долгой паузы ответил: «Я допускаю такую возможность».
— «Я допускаю такую возможность», — повторил Уэйс. — Сила этих слов, произнесенных человеком, который решительно отвернулся от Бога, от божественного, от возможности искупления и спасения! И когда он произнес эти удивительные слова, я увидел в его лице нечто такое, чего никогда раньше не видел. Что-то проснулось в нем, и в тот момент я понял, что его сердце наконец открылось Богу, и я, которому Бог так сильно помог, смогу показать ему, чему я научился, что я увидел, что заставило меня знать — не думать, не верить, не надеяться, но знать, что Бог реален, и что помощь всегда рядом, хотя мы можем не понимать, как ее достичь или как даже попросить о ней.
— Тогда я и не подозревал, — продолжил Уэйс, когда музыка снова стихла, а улыбающееся лицо Андерсена начало исчезать с экрана, — что у нас с Растом никогда не будет этого разговора, что у меня никогда не будет шанса указать ему путь... потому что в следующие двадцать четыре часа он умрет.
Музыка прекратилась. Тишина в храме теперь была абсолютной.
— Его сбила машина на дороге возле нашей фермы. Пьяный водитель сбил Раста ранним утром следующего дня, когда Раст совершал раннюю прогулку, как он часто делал, потому что страдал бессонницей, и лучше всего ему думалось в одиночестве. Раст умер мгновенно.
Экран заполнила другая картинка: группа людей стояла, склонив головы, над свежевырытой и засыпанной землей насыпью возле хижины Раста Андерсена.
— Мы похоронили его на ферме, где он нашел некоторое утешение — в природе и одиночестве. Я был в отчаянии. Это было первым испытанием моей веры, и я свободно признаю, что не мог понять, почему Благословенное Божество допустило, чтобы это произошло сразу после того, как оно открыло Свою благодать такой беспокойной душе, как Раст. Именно в
