Тело историка всё еще болело, но на душе у него было радостно. Сбылась мечта. Он получил должность в правительстве Бориса Годунова. Пусть пока маленькую, незначительную, но ведь это только начало. Да и место службы достойное: постельный приказ. Худо-бедно, учреждение, которое, кроме дворцовых дел, ведает еще и вопросами охраны персоны государя и даже выполняет также функции министерства государственного имущества. И к тому же у него есть мощнейшее оружие: он знает историю на грядущие четыре столетия вперед. Возможную историю.

Чигирев уже в начале экспедиции понял, что привязан к этому миру даже больше, чем к своему собственному. Та Москва, оставленная за «окном», казалась неправильной, глупой, порочной. И корни пороков Чигирев видел в ее истории. Узнав об эксперименте, он твердо решил сделать всё, чтобы в этом мире история пошла по иному, «правильному», как он считал, пути. Короткое путешествие в Москву и даже последовавшие за этим заключение и пытки нисколько не отвратили его от этой затеи. Напротив, подержав в руке боевую саблю, поучаствовав в настоящих схватках, Чигирев вдруг понял, что может стать не просто «книжным червем», копающимся в старинных рукописях и трудах досужих историков, но настоящим творцом новой реальности. Он почувствовал собственную силу.

И тогда он принял решение остаться здесь и обустроить здешнюю Россию так, как ему казалось лучше. Главным сейчас было предотвратить смуту и помочь Борису Годунову провести в жизнь прогрессивные реформы. Простейший анализ событий говорил, что для этого требуются в первую очередь две вещи: устранить Отрепьева и избежать грозящего стране голода. Неизвестно, насколько подействовали на Бориса доводы писаря постельного приказа, но Чигирев не сомневался, что опытный царедворец, дошедший до вершин власти, наверняка обратит внимание на его слова. По крайней мере, на предложение увеличить запасы хлеба Годунов откликнулся сразу. Оставалось надеяться, что мимо него не пройдёт и донос на Юшку Отрепьева. И тогда… Просто дух захватывало от того, какие перспективы открывались перед Русью.

Чигирев бросил беглый взгляд на лобное место и невольно вздрогнул. Он стоял аккурат там, где в его мире размещался памятник Минину и Пожарскому. «А ведь где-то в Нижнем Новгороде сейчас живет Кузьма Минин, даже не староста еще, а простой купец, — подумал Чигирев. — И обитает где-то в своем поместье князь Дмитрий Пожарский, не ведающий пока, какую роль доведется ему сыграть в истории России. А может, и не доведется? Может, всё еще можно изменить в лучшую сторону?»

Чигирев обвел взглядом Красную площадь, совсем не ту, какую привык видеть, без Исторического музея, без ГУМа и мавзолея, заставленную многочисленными торговыми рядами и заполненную множеством народа, и подумал: «Сегодня же седьмое ноября! Через триста с небольшим лет это место как раз в этот день станет центром грандиозных празднеств бесовской, человеконенавистнической власти, которая прольет реки крови, отбросит страну на десятилетия назад. А может, и не станет. Может, я предотвращу само ее появление отсюда, из тысяча шестисотого года. Дай-то бог. Ведь не должно возникнуть этого чудовища в прогрессивной, богатой, демократической стране».

Внезапно мысли историка резко изменили свой ход, и на душе у него вдруг потеплело. «Это ведь мой мир, — вдруг подумал он. — Конечно, я знаю, что ему необходимо на четыреста лет вперед, но еще я хочу устроиться в нем так, как считаю нужным. А еще у меня здесь есть одно дело, которое, если я не совершу… то и плевать мне будет на всю эту смуту, грядущие революции и войны. Потому что там расчет, интеллектуальные выкладки, а здесь страсть».

Было еще одно событие, которое заставило его посчитать этот мир в большей степени своим, чем тот, который он оставил. Хотя Чигирев настойчиво гнал от себя эту мысль, но сердцу, как говорится, не прикажешь, и историк всё больше чувствовал, что по уши завяз в этой Москве.

Обогнув храм Василия Блаженного, он вышел на Варварку, прошел еще несколько сотен метров и оказался около палат бояр Романовых. Ворота, снесенные при штурме двенадцать дней назад, были уже восстановлены. Вход охраняли Два стрельца. Один из них перекрыл дорогу Чигиреву.

— Стой! Ты откуда и за каким делом? — грозно надвинулся он на историка.

— Чигирев Сергей, писарь постельного приказа, — ответил Чигирев.

Упоминание солидного учреждения заставило стрельца смягчиться, однако бдительности он не утратил.

— Ты с приказной грамотой али с поручением? — осведомился он.

— Не, я сам по себе, — признался Чигирев.

— Тогда извиняй, — надвинулся на него стрелец. — Пускать не велено.

— Да мне бы просто сенную девку боярыни Дарью, повидать.

— Велено до конца дознания никого с подворья не выпускать и не впускать, — прогудел стрелец и вдруг хитро, улыбнулся он: — А чего тебе до девки-то?

— Свататься хочу, — неожиданно сам для себя ответил Чигирев.

Чигирев поднялся с лавки. Дарья уже стучала деревянной посудой, накрывая на стол. Историк в очередной раз поразился, как ей удается вставать без будильника в такую рань. В люльке заплакал Иван, и Дарья бросилась к сыну.

— Садись за стол. Я уж подала, — бросила она, увидев, что муж проснулся.

Чигирев подошел к жене, нежно поцеловал ее в щечку и двинулся к столу. Их свадьба состоялась в этом году, сразу после Крещения. Для Дарьи это было спасением. Дочка разорившегося купца, сирота с малых лет, она жила в доме Романовых на положении служанки, но не была крепостной. Впрочем, ее положение и без того считалось незавидным. Бесприданница. Не зря в семнадцать лет еще не замужем сидела. По меркам семнадцатого века — считай, старая дева. После разгрома клана Романовых она рисковала вообще остаться без средств к существованию. Что ждало ее тогда? Скорее всего, продалась бы в крепостные какому-нибудь боярскому семейству. Там в лучшем случае вышла бы замуж за одного из их крепостных и дала бы начало очередной ветви бесправных русских людей, которые само право именоваться свободными смогли бы обрести через дести семьдесят лет. А вернее всего, стала бы наложницей какого-нибудь из похотливых и самовластных бояр и уже после, с прижитыми от него детьми (боярская «благодарность» и «забота») пошла бы замуж за конюха или печника. И всё одно была бы крепостная. А тут посватал ее вдруг не кто-нибудь, а служилый человек из постельного приказа. Пусть и через пыточную прошедший (а кто на Руси от чаши сей зарекаться может?), но лично царем помилованный и обласканный. Это же какое девке счастье подвалило!

Содержание Чигиреву положили щедрое. Аж тридцать рублей в год. Видно было, что сам государь его приметил. На эти деньги новоиспеченный писарь вполне мог содержать семью, снимать маленький домик с амбаром в Китай-городе и даже платить прислуге. Так что вот уже больше года бывший историк вел вполне обеспеченную жизнь средневекового государственного служащего. Нельзя сказать, что он тяжело вживался в образ. Он принял семнадцатый век со всеми его бытовыми особенностями на удивление легко. Как ни странно, историк совершенно не скучал по электрическому освещению, общественному транспорту, водопроводу и центральному отоплению, очень быстро привык умываться колодезной водой, ходить с женой в общую баню по субботам и стоять службу в церкви по воскресеньям.