— А ну, кто там схоронился, покажись.

Зажимая руками разорванный ворот, вся пунцовая, как рак, Дарья вышла в залу и тут же повалилась в ноги стрельцам.

— Кто такая? — спросил офицер.

— Дарья. Боярыни Ксении Ивановны сенная девка, — рыдая ответила Дарья.

— Правду ли говорит сей человек?

— Всё так и было, — ответила Дарья. — Снасильничать меня стрельцы хотели.

Офицер жестко посмотрел на провинившихся стрельцов и скомандовал:

— Вон отсюда. По утру ко мне явитесь.

Потупясь, оба стрельца вышли из зала.

— Ну, а теперь саблю отдашь? — спросил офицер, обращаясь к Чигиреву. Голос его стал явно мягче.

— Крест целуй, что насилия над ней не допустишь, — потребовал историк.

Ухмыльнувшись, офицер полез за пазуху, вытащил нательный крест, поцеловал и произнес:

— Богом клянусь, не тронем ее.

Возникла пауза. Помедлив несколько секунд, Чигирев бросил на пол саблю и произнес:

— Тогда бери меня.

— Храбрец, — не скрывая восхищения, произнес офицер. — Ты, девка, встань-то. Полюбовник твой, что ли?

Дарья поднялась и замерла, уткнувшись в пол.

— Отвечай, — грозно приказал офицер.

— Нет, — энергично замотала головой девушка. — В первый раз его вижу.

— Вона как, — в голосе офицера снова зазвучали уважительные нотки. — Ты кто таков есть, молодец?

— При писце боярском я состоял, — ответил Чигирев. — Первый день сегодня на службе. Вчерась только с товарищами моими из Сибири прибыли да сегодня на службу к боярину взяты были.

Офицер загоготал.

— Не свезло тебе, парень, — произнес он. — Ладно. Девку к прочим бабам отведите. Да глядите, чтоб волос с ее головы не упал. А этого обыскать.

Один из стрельцов схватил Дарью за руку и потащил прочь. Однако повернулась она перед дверью и крикнула Чигиреву:

— Звать-то тебя как?

— Сергей Чигирев я, — ответил ей историк.

Тем временем два стрельца подошли к нему с двух сторон и принялись обшаривать его одежду. Первым на пол полетел нож историка. К счастью, стрельцы не заметили тщательно замаскированный однозарядный пистолет, вмонтированный в рукоять. Следующим на свет божий было извлечено переговорное устройство. Историк проклял тот момент, когда положил его в карман. Маленькие рации создавались так, что, помещённые в пояс разведчика, были незаметны при обыске. Но устройство, лежащее за голенищем сапога, само легло в руки стрельцов.

— Что это? — нахмурившись, спросил офицер, — Оберег, — соврал Чигирев.

Офицер небрежно махнул рукой и, к облегчению историка, миниатюрная рация полетела на пол. Теперь стрелец вытащил из-за пазухи пленника спрятанную им грамоту. Офицер жадно схватил ее и принялся читать:

— Мы, Божьей милостью государь Федор Романов… — Он сурово взглянул на Чигирева: — Откель бумага сия? Кто тебе ее схоронить поручил?

— Никто, — отрицательно покачал головой Чигирев и только теперь понял, перспективу какой блистательной комбинации создает этот документ и как сильно он может повлиять на историю этого мира. — В боярском сундуке нашел. Велели мне ее сжечь, но я схоронил.

— Зачем?

— Царевым людям отдать. Измена же явная боярином затевалась.

— Так боярину изменить затеял?

— Я царю верную службу сослужить думал, — ответил Чигирев.

— И почто на стрельцов с саблею ходил?

— Так ведь снасильничать они хотели.

— За чужую девку голову сложить порешил?

Помедлив несколько секунд, Чигирев произнес:

— Тошно мне, когда худые людишки над людьми добрыми бесчинства творят.

Офицер внимательно посмотрел в глаза историку, после чего распорядился:

— К Басманову его.

— Стало быть, как только грамоту сию воровскую увидел, так и к царевым людям бежать порешил, — дьяк подозрительно посмотрел на подвешенного на дыбе Чигирева.

Из всей экипировки, в которой историк прибыл в здешнюю Москву, на нем остались одни нижние порты, изрядно испачканные и потрепанные после недели пребывания в кремлевском застенке, да нательный крест, который палачи не могли снять с арестованного. Сюда, в Кремль, его доставили сразу после короткого допроса у Петра Басманова. Теперь его голое, давно не мытое тело украшали множественные рубцы от Ударов кнута и ожоги от факелов.

Не единожды за последние семь дней своды пыточной камеры оглашались истошными воплями, которые вырывались из груди Чигирева, когда к нему применяли очередную «меру воздействия». Следователи особо не церемонились и сразу начинали допросы с пыток, очевидно полагая, что признание, вырванное болью, является куда более чистосердечным. Теперь историку на своей шкуре довелось изведать «прелести» методов дознания, о которых он читал в исторических трудах. Впрочем, экзекуторы не были слишком изобретательны и ограничились традиционными кнутом, огнем и дыбой. Судя по тому, как палачи обращались со своей жертвой, умело доводя ее до иступления от боли и быстро приводя в сознание после обмороков, но не калеча и не допуская ее смерти, это были весьма искусные в своем ремесле люди. Судя по их возрасту, можно было предположить, что они еще помнят «веселое Иваново времечко». Наверное, они считали подобные пытки просто детской игрой. Да и сам Чигирев, отлеживаясь после очередного допроса на куче соломы, служившей ему постелью, понимал, что по-настоящему за него еще не взялись.

— Всё так, — подтвердил историк.

— А почто ты, песий сын, из своей Сибири на Москву подался?

— Говорил же я, на Москве жить хотел, — в десятый раз повторил Чигирев.

— Ну, а дружки твои где, десятник Игорь и сотник Владимир?

— Не знаю.

Стоявший рядом полуголый палач с силой хлестнул историка кнутом под ребра. Тот взвыл, — Мне врать не гоже, — не унимался дьяк.

— Христом Богом клянусь, не знаю, — с трудом превозмогая боль, выдавил Чигирев. — В Москве мы лишь один день были и, окромя романовских людей, ни с кем знакомства не свели. Ежели не нашли вы их ни среди мертвых, ни среди пленных, так, верно, из Москвы они уже подались.

— А куда с Москвы пойти они могли?

— Да кто ж их знает? Может, в Сибирь возвернулись. Может, на север, к Беломорью, от царева гнева подальше.

— А может, в Литву? — предположил дьяк.

— Отчего же в Литву? — не понял Чигирев.

— К хозяину вашему, королю Жигимонту.

— Да откуда же нам короля Жигимонта знать? — изумился Чигирев.