— За татарина просишь? — понял Колупаев.

Лавр кивнул:

— За него.

— Как имя?

— Харузин. Да его легко узнать, татарин там один.

Назар захохотал:

— Ну и быстрый же ты, брат Лаврентий! С чего вот ты взял, что я сейчас пойду и верну тебе твоего татарина?

— Говорю тебе, он тут ни при чем. Это человек моего брата Флора. Он сам по нашей просьбе за Глебовым следил, понимаешь ты? Для чего же его вместе с прочими суду да пыткам предавать?

Приказной дьяк пристально посмотрел на брата Лаврентия. Думал о чем-то, головой вертел.

— А не боишься ты себя открыть перед всем Новгородом? Я тебе этого раба отдам, а потом слух пойдет, что вы с Флором своих людей будущим товарищам засылаете, на слово им не верите?

Лавр понял, что смертельно устал от этой борьбы. Битва словами выматывала его. А Назар возвышался, точно башня, сосал морс из кувшина, рокотал, хохотал, брызгал слюной и упрямо не говорил ни «да», ни «нет». Измором брал.

Лавр сказал:

— Говори, Назар, прямо, чего ты от меня добиваешься.

Назар стремительно наклонился вперед, вперил свои яркие зеленые глаза прямо в тихие очи инока и произнес:

— Да правды и добиваюсь. Что твой татарин делал у Глебова?

— Следил за ним.

— Давно вы с братом Глебова подозревали?

— Проверяли будущего партнера.

— Вы всегда будущих партнеров проверяете?

— Нет. Только этого.

— Почему?

— Флору показалось, что следует так поступить.

Колупаев откинулся к стене, опустил веки и проговорил тихо:

— Как вы все мне надоели… Почему никто не говорит правды? Ладно, Лавр Олсуфьич, поверю тебе на слово. Твой татарин, говоришь? Сколько дней он у Глебова?

— Восьмой, — сказал Лаврентий и поднялся, собираясь уходить.

Назар Колупаев с удивлением посмотрел на него:

— А я тебя еще не отпускал… Сиди.

Лаврентий послушно опустился опять на скамью.

Назар Колупаев показал толстым пальцем на Пафнутия, который во время всего разговора увлеченно следил за мухой, летающей взад-вперед по низенькому помещению, пронизанному полосами солнечного света.

— Кто это с тобой? — осведомился Назар.

— Я тебе только что отвечал: блаженный, подобрал на дороге, — ответил Лаврентий. — Чего ты хочешь?

— Как его имя?

— Пафнутий.

Услышав свое имя, блаженный повернулся к Лавру и одарил его сияющей улыбкой.

— Вишь, глупая, — сообщил он.

— Кто? — насторожился Назар.

Пафнутиева улыбка с Лавра перешла на Назара и обласкала его свирепую красную физиономию.

— А муха, — объяснил он. — Летает-летает, думает, у нее что-то важное тут происходит. Что-то изменится, ежели она из одного кута в другой перелетит. Серьезная, значит, муха. При деле да при исполнении.

Колупаев почувствовал определенный намек и насупился, но противоречить блаженному не стал.

— Серьезная, говоришь? — переспросил он, с важностью кивая.

Пафнутий рассмеялся, легко и радостно, как ребенок.

— И толстая, — добавил он. — И не ведает, что кто-то следит за ней, а после, глядишь, и прихлопнет.

Колупаев встал, дождался, чтобы муха села, и быстрым ловким движением ладони припечатал ее к стене.

— Вот так? — спросил он, явно намекая на что-то.

Пафнутий намека на свой счет не принял.

Назар погрозил ему пальцем:

— Я тебя запомню, Пафнутий, — обещал он.

— Запомни ты меня, — сказал блаженный с долгим вздохом, — запомни, потому что я ничего сам запомнить не могу. Даже себя. А вот была здесь… — Тут его лоб сморщился, лицо исказила мучительная гримаса. — Была здесь… муха, — выговорил он наконец, — и жужжала, жужжала что-то… Делала больно Пафнутию. И другим больно сделала… Что ей надо, этой мухе? Что? Почему она так больно делает?

— Какая муха, Пафнутий? — Лавр стремительно бросился к блаженному, взял его за руку, засмотрел в глаза, но ничего там, кроме болезненного недоумения, не разглядел.

— Не знаю, — сказал наконец Пафнутий и расплакался.

Лавр поднялся, не выпуская Пафнутиевой руки, и обратился к Назару:

— Я уведу его, Назар. Что-то его здесь огорчило.

Колупаев отозвался громким, презрительным фырканьем, но было очевидно, что он смущен странными речами блаженного.

Никем не останавливаемый, Лавр двинулся к выходу, уводя за собой послушного Пафнутия. На пороге только он оглянулся и напомнил:

— Не забудь про моего татарина, Назар.

— Иди уж, — проворчал Колупаев. Он выглядел озадаченным.

Флор стряпал, а Наталья стояла рядом и смотрела, как он работает. В чугунок бросалась рыба, а Флор приговаривал, улыбаясь и на Наталью краем глаза поглядывая:

— Потроха — гребцу, голова — кормщику, середка — повару, лучшее место — пекарю, легкие — оставшимся дома, печень — смотревшим с берега, а хвост, Наташенька, — бездельнику…

— А уголек для чего? — спросила Гвэрлум.

— Снять горечь, — ответил Флор.

— А кто у нас бездельник? — опять спросила Наталья.

Флор обнял ее за плечи, осторожно, чтобы не испачкать.

— Бездельник у нас Животко, — молвил он. Опять он куда-то пропал.

— Флор, — Наталья высвободилась и встала прямо, стараясь говорить как можно более серьезно, — у меня сердце не на месте. Кто такой этот Животко? Почему он все время попадается на вранье и воровстве?

— Потому что он враль и воришка.

— Эльвэнильдо говорит: кто в малом предаст, тот и в большом напакостит…

— Это не Сванильдо говорит, это в Священном Писании сказано, — поправил Флор и вздохнул тяжко. — Сванильдо до сих пор у Колупаева сидит. Боязно…

— Ты не веришь, что Назар его выпустит? — спросила Наталья с новым страхом.

— Кто знает, что Колупаеву в голову вступит! — откровенно отозвался Флор. И улыбнулся, стараясь, чтобы улыбка его вышла как можно более убедительной.

— Он человек добросовестный, по-своему государю предан. Ежели сочтет правильным, то отпустит и Сванильдо. За него брат Лаврентий просил, а Лавр умеет уговаривать. И насчет Животко ты напрасно беспокоишься. Бегает где-то. Он же мальчик.

— «Мальчик, мальчик»! — возразила Наталья. — Он ведь уже не ребенок. Почти юноша.