Крылов был убит. В течение примерно часа у людей (по крайней мере у тех, кто видел, что происходит в первых рядах) была надежда на победу26. Но в тот день происходили и другие столкновения между солдатами и толпами народа, были жертвы среди демонстрантов и случайных прохожих. Точных сведений о происходящем не было ни у кого, поскольку газеты не выходили, а публичных телефонов в Петрограде не существовало27. Когда вечером меньшевики собрались на квартире Горького (которая будет местом их встреч вплоть до отречения царя), они осудили действия руководителей большевиков.

Их прямолинейность, – писал Суханов, – а вернее, их неспособность вдуматься в политическую проблему и поставить ее производили на нас угнетающее впечатление28.

Следующий день еще больше разочаровал интеллигентов и литераторов из круга Суханова. Ночью командующий войсками Петроградского военного округа генерал Хабалов отдал приказ о введении военного положения. На рассвете были разведены мосты. На главных перекрестках и площадях сосредоточились вооруженные полицейские и солдаты, наготове стояли повозки Красного Креста, запряженные полудохлыми клячами, забракованными для фронта. Хабалов угрожал, что “войска в случае повторения демонстраций применят оружие”29. Двадцатипятилетний большевик Федор Раскольников, которому вот-вот предстояло сдавать выпускной экзамен в Отдельных гардемаринских классах, вспоминал свой путь в казармы в морозный рассветный час:

На следующий день, 26 февраля, я шагал по пустынным улицам в свои ненавистные классы. Наше ротное помещение имело вид вооруженного лагеря. На конторках были разложены подсумки; повсюду стояли винтовки с примкнутыми к ним штыками. Оказалось, что начальство классов вооружило всех гардемарин 30.

Недолго думая, юные кадеты нарушили приказ своих командиров и влились в толпу на улицах – освещенные солнцем, почти ликующие, высоко подняв красные флаги, они шли к Невскому проспекту. Надежда и товарищество – против жесткости и насилия. На этот раз полиция и гвардейские части подчинились приказу офицеров и открыли огонь. Самое кровопролитное столкновение снова произошло на Знаменской площади, где были убиты по меньшей мере сорок человек, многие были ранены. Участники демонстрации в панике бежали, и к ночи площадь опустела. Остались утоптанный снег, несколько луж алой крови, шапки, фуражки, калоши и сорванные красные ленточки31.

Руководители подпольных партий были как никогда едины во мнении, что забастовки нужно прекратить. Шляпников по-прежнему считал, что рабочий класс не может победить в одиночку: без поддержки армии он якобы бессилен. Даже Выборгский комитет, до сих пор проявлявший наибольшую воинственность, в тот вечер принял решение остановить рабочее движение – другого выбора нет. Однако все до смерти устали, и никаких конкретных мер выработано не было32. Меньшевики, собравшиеся в квартире Горького, были в полной растерянности. Суханов вспоминает:

Часу в восьмом Горький позвонил, между прочим, Шаляпину, спрашивая, что слышно в его сферах. Шаляпин рассказал странную историю. Ему только что звонил Леонид Андреев, квартировавший в доме на Марсовом поле, рядом с Павловскими казармами. И он лично видел из окна, как какая-то пехотная часть с Марсова поля в течение долгого времени систематически обстреливала Павловские казармы. Больше ничего Андреев сообщить не мог, и насчет смысла всего этого, по словам Шаляпина, они оба в полном недоумении… Сомневаться в достоверности этих сведений как будто было нельзя. Но истолковать их действительно не было возможности33.

Действительность в самом деле могла обескуражить и самых радикальных революционеров. Дело дошло до военного бунта. В неразберихе 26 февраля группа рабочих сообщила солдатам Павловского полка о том, что некоторые их товарищи якобы открыли огонь по гражданским лицам. Несколько солдат из четвертой роты были настолько возмущены этим, что решились взбунтоваться. Звучали крики: “Ни за что не примем народную кровь на белые павловские петлицы!” Солдаты ворвались в цейхгауз, захватили винтовки и с оружием в руках устремились на улицу. Демарш не увенчался успехом (в конце концов павловцы были разоружены военной полицией, допрос 19 арестованных проводил лично генерал Хабалов), но он стал знаком перемены настроения в гарнизоне, символом бунта, который нисколько не зависел ни от Думы, ни от образованных радикалов, ни от каких бы то ни было революционных ячеек34.

27 февраля 1917 года митинги переросли в революцию. Мятеж павловцев стал примером для других солдат. Пока Хабалов готовил силовые меры, взбунтовались и другие части столичного гарнизона. Первым поднялся Волынский полк, солдаты которого накануне участвовали в противостоянии с толпой. Возмутившись тем, что на их товарищей была возложена карательная миссия, волынцы перестали повиноваться своим офицерам и колонной вышли из полковых казарм на улицу. Вскоре к ним присоединились солдаты Литовского и Измайловского полков. Возмутился даже привилегированный Преображенский полк. Пути назад уже не было, так как во многих случаях взбунтовавшиеся солдаты, пробиваясь из казарм, перестреляли своих офицеров. Суханов, сидевший на телефоне в квартире Горького, узнал, что к полудню по меньшей мере 25 тысяч солдат гарнизона перешли на сторону революции. Молодые люди с винтовками в руках патрулировали улицы, в то время как другие тащили мешки с продуктами из разграбленных продовольственных магазинов. Было очевидно, что рабочие не собираются слушать своих вождей, призывавших к мирному сопротивлению. Ночью группа боевиков напала на арсенал в районе Лесной и захватила там винтовки, револьверы и боеприпасы в количестве, достаточном для всеобщего вооруженного восстания против правительства35.

Восстание не было ни слепым, ни анархическим. Рабочие логично выбирали цели, захватив тюрьму “Кресты”, здания судов, а также пушки в мастерских Орудийного завода. Когда солдаты взбунтовавшегося гарнизона явились в “Кресты”, чтобы освободить заключенных, они были столь хладнокровны и вели себя столь дисциплинированно, что французский военный атташе полковник Лавернь решил, будто они действуют по официальному приказу. Однако не везде было так спокойно. Английский предприниматель Стинтон Джонс, свидетель событий, вспоминал:

Вскоре весь город озарился заревом горящих зданий, что в сочетании со звуками перестрелки усугубляло ситуацию, которая выглядела много хуже, чем была на самом деле.

И далее:

Толпа имела странный, почти гротескный вид. Солдаты, рабочие, студенты, хулиганы и выпущенные из тюрем преступники беспорядочными группами бродили по улицам. Все они были вооружены, но с каким-то странным разнообразием: студент с двумя винтовками, перепоясанный пулеметной лентой, рядом с ним другой – со штыком, приделанным к длинной палке. Пьяный солдат с ружейным стволом без приклада, который, очевидно, оторвался при попытке взломать ружьем замок какой-нибудь лавки36.

Из окна своей квартиры на верхнем этаже генерал Нокс наблюдал, как восставшие направляются к зданию Артиллерийских казарм:

Сначала мы увидели двух солдат – своего рода дозорных, – которые вышли на середину улицы и направили свои ружья на мародеров, чтобы очистить дорогу. Один из них выпустил две пули в какого-то несчастного шофера, который подвернулся им под руку. Затем показалась громадная, беспорядочная масса солдат, залившая всю мостовую и оба тротуара. Впереди с невероятным достоинством вышагивал крошечного роста студент. Офицеров не было вовсе. Все солдаты были вооружены, и у многих привязаны к штыкам красные флаги37.