Девушки не предполагали, что на сей раз им удастся выскользнуть из-под родительского микроскопа. Сопровождение в лице самого мистера Лисбона напоминало им о привычном коротком поводке. Иметь учителя в качестве отца и без того несладко; он зарабатывал на жизнь в той же школе и постоянно пребывал на виду, не вылезая из трех имевшихся в его распоряжении костюмных пар. Профессия отца давала сестрам возможность учиться бесплатно, но Мэри однажды призналась Джулии Форд, что благодаря этому «понимает, каково быть побирушкой». Теперь же отец явится на танцы наблюдателем, как и другие учителя, которым предстояло играть роль общественной дуэньи добровольно или же принудительно. Обычно эта обязанность ложилась на плечи тех, кто, не тренируя спортивные команды, обладал относительным запасом свободного времени, или же тех, кому просто не хватало общения. Для таких школьный бал — редкий шанс скоротать очередной вечер, забыв о скуке вынужденного одиночества. Люкс это, кажется, не беспокоило, поскольку ее сознание целиком заполняли грезы о Трипе Фонтейне. Она вновь принялась расписывать белье дорогим ее сердцу именем, но теперь использовала растворимые водой чернила, чтобы успеть смыть всех до единого «трипов», прежде чем их увидела бы мать (впрочем, имя то и дело заявляло о себе, проявляясь на коже). Надо полагать, Люкс призналась сестрам в своих чувствах к Трипу, но в школе из ее уст никто даже не слышал этого имени. За ленчем Трип и Люкс сидели рядом, и иногда мы замечали, как они шли бок о бок по коридору в поисках свободной каморки, вентиляционного шкафа или просто укромного уголка, чтобы немного побыть наедине. Тем не менее даже там мистер Лисбон постоянно был начеку, а потому, описав по школе пару чинных кругов и миновав кафетерий, они ступали по резиновому коврику, устилавшему пологий подъем к классу мистера Лисбона, чтобы затем, еще на мгновение продлив касание рук, разойтись в разные стороны.

Другие сестры едва были знакомы с будущими кавалерами. «Их мнения никто даже не спрашивал, — негодовала Мэри Питерc. — Это походило на брак по договору или на что-то подобное. Аж мороз по коже». В любом случае, девушки не возражали — для того ли, чтобы порадовать Люкс, или развлечься самим, или же просто убить монотонность пятничного вечера. Когда спустя годы мы говорили об этом с миссис Лисбон, она сказала, что не испытывала беспокойства в связи с приближением бала, упомянув еще и тот факт, что специально для праздника были сшиты платья. За неделю до школьной вечеринки она лично отвела девушек в магазин тканей. Там сестры бродили меж развешанных во множестве моделей, где к каждой стойке был приколот вырезанный из папиросной бумаги силуэт платья их мечты, вот только в итоге выяснилось, что давшийся такими муками выбор вовсе не имел никакого значения. Миссис Лисбон прибавила по дюйму к линии бюста и по два — к талии и подолу, так что все четыре платья вышли одинаковыми бесформенными балахонами.

У нас сохранилась фотография, запечатлевшая тот памятный день (Экспонат № 10). Девушки в своих вечерних платьях выстроились на ней в ряд, плечом к плечу, как жены первых поселенцев. Их жесткие прически («Эти выкрутасы не для того, чтобы привлечь взгляд, а наоборот, чтобы оттолкнуть», — мнение Тесси Непи, местного косметолога) имели равнодушный, высокомерный флер европейских мод, устоявших в борьбе с хаосом дикой природы. Платья тоже походили на костюмы обитателей Дикого Запада, с их высокими воротниками и отороченными кружевом фартуками-нагрудниками. Вот они, перед вами, такие, какими мы знали их, какими запомнили, какими будем помнить: робкая Бонни, съежившаяся от фотовспышки, за ней — рассудительная Тереза, недоверчиво захлопнувшая ставни век; следом — прямая и гордая Мэри, стойко выдерживающая нужную позу, и рядышком — Люкс, глядящая не в объектив камеры, но ввысь. В тот вечер то и дело принимался дождь, так что очередная туча разверзлась над головой Люкс (и уронила первую каплю ей на щеку) за мгновение до того, как мистер Лисбон попросил девушек сказать: «Cheese». Далекая от идеала (левый угол оказался засвечен), фотография тем не менее передает все очарование сознающих свою красоту девушек, равно как и едва прочитываемую торжественность момента. Лица сестер светятся изнутри радостным ожиданием. Прижавшись друг к дружке, едва втиснувшись в кадр, они, кажется, предвкушают некое чудесное открытие или разительную перемену в их жизни. В жизни. По крайней мере, именно так мы склонны истолковывать запечатленное на снимке. Не трогайте руками, пожалуйста. Простите, но нам придется спрятать фотографию обратно в конверт.

После того как групповой портрет был готов, девушки стали ожидать прибытия кавалеров, каждая по-своему. Бонни и Тереза сели за карты, тогда как Мэри неподвижно застыла в центре комнаты, изо всех сил стараясь не смять платья. Люкс отперла дверь и вышла на парадное крыльцо. Поначалу мы решили, что она потянула лодыжку, но затем заметили на ней туфли на высоких каблучках. Люкс поднималась и спускалась по ступеням, практикуясь в ходьбе, пока в конце квартала не замаячила машина Парки Дентона. Тогда Люкс повернулась, нажала кнопку дверного звонка, предупреждая сестер, и вновь скрылась в доме.

Оставшись в стороне, мы наблюдали за приездом ребят. Желтый «кадиллак» Парки Дентона плыл по улице, и пассажиры выглядывали из него, словно из аквариума, наполненного какой-то иной, не земной атмосферой. Шел дождь, и «дворники» вовсю скребли по ветровому стеклу, но изнутри машины исходил ровный теплый свет. Проезжая мимо дома Джо Ларсона, парни подбодрили нас, показав поднятые большие пальцы.

Первым из машины появился Трип Фонтейн. Он поддернул рукава пиджака, как это демонстрировали модели в отцовских журналах мод. На шее у него красовался узкий галстук. На Парки Дентоне был синий свитер с высоким горлом, как и на Кевине Хеде, вышедшем вслед за ним; последним с заднего сидения выпрыгнул Джо Хилл Конли в мешковатом твидовом джемпере, взятом напрокат у отца — школьного учителя и убежденного коммуниста. Окружив машину полукольцом, ребята еще немного помешкали, но дождь все накрапывал, и в итоге Трип Фонтейн первым зашагал по дорожке к дому. Взойдя на крыльцо, они исчезли из виду, но из их рассказов мы знаем, что начало группового свидания напоминало любое другое. Делая вид, что еще не готовы, сестры удалились наверх, и мистер Лисбон пригласил ребят в гостиную.

— Девушки спустятся через минутку, — сказал он, поднося к глазам часы. — Боже, мне и самому пора бы поторопиться.

В дверной арке появилась миссис Лисбон. Она прижимала кончики пальцев к виску, словно у нее болела голова, но улыбка все равно получилась вежливой.

— Здравствуйте, мальчики.

В унисон:

— Здравствуйте, миссис Лисбон!

Как вспоминал Джо Хилл Конли, ее прямота и строгость казались неестественными, словно миссис Лисбон только что плакала в соседней комнате. Он почувствовал (конечно, это говорилось уже через много лет, когда Джо Хилл Конли, по его собственному признанию, научился открывать и перекрывать энергетические потоки в своих чакрах простым усилием воли) исходящую от миссис Лисбон древнюю боль, вобравшую в себя все горести ее народа. «Она потомок печальной расы, — объяснял Джо. — Тут дело не только в Сесилии. Печаль возникла задолго до того. Задолго до Америки. И в девочках она тоже была». Прежде он не замечал на лице миссис Лисбон очков. «Ее глаза как будто были разрезаны пополам».