— Может, они отправились домой с твоим отцом? — предположил Парки Дентон.

— Сомневаюсь, — сказала Мэри, вглядываясь во тьму и теребя измятый корсаж платья. Предпочтя легкость ходьбы комфорту, девушки скинули туфли на каблучках и рассеялись по стоянке; они заглянули меж рядами машин и осмотрели даже площадку с флагштоком, на котором в день смерти Сесилии флаг спустили до середины шеста, — стояло лето, и траурного знака не заметил никто, кроме подстригавших газоны работников. Лучившиеся счастьем какие-то минуты назад, девушки вдруг посерьезнели и напрочь забыли о кавалерах. Они двигались единой группой, временно расходясь и вновь собираясь вместе. Они поискали у театра, за Научным крылом и даже во внутреннем дворике с установленной в память о Лоре Уайт статуей девочки, чья бронзовая юбка уже начала покрываться патиной. Швы от сварки пересекали широкие запястья, и в этом виделся определенный символ, но сестры Лисбон не заметили его или, в любом случае, ничего не сказали, вернувшись к машине около десяти пятидесяти. Им надо было спешить домой.

Поездка прошла по большей части в молчании. Джо Хилл Конли и Бонни сидели сзади, рядом с Кевином Хедом и Терезой. Парки Дентон вел машину, впоследствии сожалея, что это лишило его возможности предпринять кой-какие шаги в отношениях с Мэри. Впрочем, сама она всю дорогу до дома провела, поправляя прическу и не сводя взгляда с внутреннего зеркальца. Тереза пыталась остановить сестру:

— Брось ты. Мы все равно погибли.

— Люкси погибла. Но не мы.

— У кого-нибудь есть леденцы или жвачка? — спросила Бонни.

Таковых не нашлось, и она повернулась к Джо Хиллу Конли. Пристально посмотрев на его, она рукой зачесала ему челку на левую сторону.

— Так-то лучше, — сказала она. И теперь еще, почти два десятка лет спустя, те немногие остатки волос, которыми может похвастать Джо, зачесаны налево незримыми пальцами Бонни.

Когда машина остановилась перед домом Лисбонов, Джо Хилл Конли в последний раз поцеловал Бонни, и та не стала противиться. Тереза подставила щеку Кевину Хеду. Сквозь запотевшие стекла ребята оглядели дом. Мистер Лисбон уже вернулся, и в хозяйской спальне горел свет.

— Мы проводим вас до дверей, — сказал Парки Дентон.

— Не надо, — возразила Мэри.

— Почему это?

— Не надо, и все. — Она вышла, даже не пожав ему руки на прощание.

— Мы действительно отлично провели время, — произнесла сзади Тереза.

Бонни же шепнула на ухо Джо Хиллу Конли:

— Ты мне позвонишь?

— Обязательно.

С легким скрипом открылись дверцы. Девушки выбрались наружу, оправили на себе платья и зашли в дом.

Дядюшка Такер как раз выходил в гараж за очередной порцией пива из холодильника, когда к дому Лисбонов, двумя часами позднее, подкатило такси. Он видел, как из машины вылезла Люкс, отыскавшая в сумочке пятидолларовую бумажку; по пять долларов каждой из дочерей выдала миссис Лисбон вечером, перед их отправлением на школьный бал. «Всегда следует иметь при себе деньги на такси», — гласил ее афоризм, хотя тем вечером девушки единственный раз получили разрешение покинуть дом и, следовательно, с тех пор не нуждались в подобных истинах. Люкс не стала дожидаться сдачи. Она шла к дому, приподняв подол платья и поглядывая по сторонам. Спина ее плаща была измазана белым. Входная дверь распахнулась, и на крыльцо вышел мистер Лисбон. Уже без пиджака, но все еще с оранжевым галстуком на шее. Он сошел по ступеням и встретил Люкс на полпути к дому. Люкс начала оправдываться, разводя руками; когда же мистер Лисбон оборвал ее излияния, она низко опустила голову и неохотно кивнула. Дядюшка Такер не смог припомнить, когда же к сцене на крыльце присоединилась миссис Лисбон. Внезапно, однако, он сообразил, что слышит звучащую где-то музыку, и, переведя взгляд на дом, увидел миссис Лисбон, замершую в освещенном проеме двери. Она была одета в простой, без украшений халат и держала в руке стакан с каким-то напитком. Из-за ее спины доносилась торжественная музыка с грозными раскатами органа в сопровождении ангельского журчания арф. Приступив к выпивке еще в полдень, дядюшка Такер почти успел прикончить упаковку пива, употреблявшуюся им ежедневно. Выглядывая из ворот своего гаража, он совсем расчувствовался и заплакал, ибо музыка заполнила, казалось, всю улицу, напитав ее живительным потоком. «Такую ставят, когда кто-то умирает», — пояснил он.

То была церковная музыка, одна из грампластинок, которые миссис Лисбон обожала слушать по воскресеньям, ставя их снова, и снова, и снова. Мы знали об этом из дневника Сесилии («Воскресное утро. Мама опять гоняет эту чепуху»), и спустя месяцы, когда Лисбоны съезжали, мы нашли все три пластинки в груде оставленного у обочины мусора. Альбомы — перечисленные нами в «Списке вещественных свидетельств» — включают в себя «Песни веры» Тайрона Литтла и вокальной группы «Беливерс»,[25]«Вечный Восторг» в исполнении Хора баптистов Толедо и «Возносим Тебе хвалу», записанный хором «Гранд-Рапидс Госпелерс».[26]На обложке каждого из них пучки солнечных лучей пронзают облака. Эта та самая музыка, на которую натыкаешься порой, крутя ручку настройки приемника, между записями «Мотаун»[27]и рок-н-роллом: так сказать, «путеводный свет в царстве тьмы», хуже не бывает ничего. Хор тянет сладкие ноты, гаммы поднимаются к гармоничным крещендо, заполняя уши липкой патокой. Недоумевая, кто же слушает подобную музыку, мы всегда воображали себе одиноких вдов в домах для престарелых или пасторских домочадцев, с улыбками передающих друг другу блюдце с ломтиками ветчины. Ни разу не мнилось нам, как эти благочестивые голоса, возносясь все выше, проникают сквозь щели в полу, стремясь напоить благодатью убежища коленопреклоненных сестер Лисбон, упорно сводящих пемзой мозоли с пяток. Отец Муди слышал эту музыку, когда несколько раз заглядывал на чашечку кофе к Лисбонам по утрам в воскресенье. «Она не в моем вкусе, — позже признался он. — Я предпочитаю более величественные вещи. „Мессию“ Генделя, скажем. Или моцартовский „Реквием“. А подобные, с позволения сказать, вещи вполне можно услышать в любом протестантском жилище».

Музыка изливалась на улицу, а миссис Лисбон так и стояла в дверях. Мистер Лисбон проводил дочь к дому. Люкс поднялась по ступеням и пересекла крыльцо, но мать не позволила ей войти. Миссис Лисбон произнесла что-то, не достигшее ушей дядюшки Такера. Люкс открыла рот. Миссис Лисбон наклонилась к лицу дочери и вновь застыла без движения. «Дыхнуть попросила», — пояснил нам дядюшка Такер. Проверка длилась секунд пять, не более, прежде чем миссис Лисбон занесла руку, чтобы влепить Люкс пощечину. Та сжалась, ожидая удара, но он не последовал. Миссис Лисбон так и стояла над дочерью с занесенной рукой, оглядывая погруженную во тьму улицу за своим порогом, будто за нею наблюдали сейчас сотни глаз, а не только дядюшка Такер. Мистер Лисбон тоже обернулся. И Люкс. Втроем они глядели на почти лишенную огней округу, где капли все еще срывались с деревьев, а машины видели уже по третьему сну в гаражах и под навесами; моторы тихонько гудели всю ночь, остывая. Семейная группа провела довольно продолжительное время, не шевелясь. Затем рука миссис Лисбон безвольно опустилась, и Люкс увидела в этом шанс на спасение. Она прошмыгнула мимо матери, чтобы бегом устремиться вверх по лестнице, к себе в комнату.