Патриарх Иов. Рисунок XIX в.

Спасаясь от пыток – Борис Годунов с таким пристрастием допрашивал «ближних» слуг Романовых, что многие из них «помираху», – будущий самозванец бежал со двора князей Черкасских в Галич.

«Беда грозит молодому человеку, – пишет С.М. Соловьев, – он спасается от нее пострижением, скитается из монастыря в монастырь, попадает наконец в Чудов и берется даже к Иову патриарху для книжного письма»…

Эти блуждания по провинциальным монастырям ничего загадочного не представляют, надо было укрыться от царского розыска. В Галиче и Суздале у Отрепьева сохранялись семейные связи, и он рассчитывал, что ему помогут.

Он не ошибся.

Летописцы сообщают, что Гришка Отрепьев жительствовал в галичском Железноборском монастыре, потом перешел в суздальский Спасо-Евфимиев монастырь. Здесь, по преданию, его отдали под начало духовному старцу, но Отрепьев не задержался у него[31]…

Скоро богородицкий протопоп Евфимий «бил челом об нем в Чудове монастыре архимандриту Пафнутию[32], чтоб его велел взяти в монастырь и велел бы ему жити в келье у деда у своего у Замятни (Замятня-Отрепьев), и архимандрит Пафнутий, для бедности и сиротства взяв его в Чюдов монастырь».

«Летописная книга» С. Шаховского утверждает, что до водворения в столичном монастыре Григорий носил монашескую рясу очень недолго: «По мале же времени пострижения своего изыде той чернец во царствующий град Москву и тамо доиде пречистые обители архистратига Михаила».

Недолго жил Отрепьев и под надзором деда в Чудовом монастыре.

Архимандрит вскоре отличил его и перевел в свою келью. Там чернец, по его собственным словам, занялся литературным трудом, сложил похвалу московским чудотворцам Петру, Алексею и Ионе…

Очень скоро Пафнутий произвел его в дьяконы, а потом юный чернец переселился на патриарший двор.

«Патриарх-де, видя мое досужество, – хвастал он приятелям, – начал на царскую думу вверх с собою меня брать»…

Если это не просто хвастовство – а эти слова подтверждаются и другими свидетельствами! – то приходится только дивиться проницательности Федора Никитича Романова, сумевшего угадать в своем холопе такие недюжинные способности.

«Но здесь речи молодого монаха о возможности быть ему царем на Москве навлекли на него новую беду: ростовский митрополит Иона донес об них сперва патриарху и, когда тот мало обратил на них внимания, – самому царю…» – говорит С.М. Соловьев.

Но, разумеется, и перевод Григория в Чудов монастырь, а главное – стремительную карьеру новоначального инока объяснить одними только способностями невозможно. Совершенно очевидно, что инок Григорий не пренебрегал и помощью своих могущественных земных покровителей…

Как и когда могла произойти метаморфоза дворового человека Романовых в царевича Димитрия?

Вглядимся в оставленный современниками портрет.

Самозванец был сокрушительно некрасив.

Рыжеволосый, низкорослый… Фигура по-мужицки кряжистая, без малейшего намека на талию. Одна рука заметно короче другой…

На лице красовались две огромных бородавки – одна на лбу, другая на носу, под правым глазом…

«Красивы, – пишет современник, – были только темно-голубые глаза. Они то горели мрачным огнем, то метали молнии, то искрились отвагой. В них отражалась смелая до дерзости душа и недюжинный ум».

Легко догадаться, что убогие радости, которые могла представить реальная жизнь бедному, незнатному и очень некрасивому юноше, не могли удовлетворить человека с его запросами.

Вероятно, как мы уже говорили, Юшка еще отроком попал в романовское Домнино и, если он в самом деле предназначался Федором Никитичем для плана дерзкого и необыкновенного, можно догадаться, какой дикий и нелепый сумбур царил в его голове.

Юшке рассказывали такие подробности царского быта и дворцовых отношений, знание которых никак не могло пригодиться простому холопу.

И наверняка ведь осторожный Федор Никитич таил, для чего он обучает холопа странным наукам, ради той же конспирации он не поднимал Отрепьева из холопского состояния, держал, как и остальную дворню…

Потом Юшка, уже не отрок, а юноша, был привезен в Москву.

Некрасивый, нескладный, юноша был невероятно самолюбив и весь жил мечтаниями, сладострастно погружаясь в выдумывание обстоятельств, биографии, положения, в которых он мог бы развернуться, чтобы всем стало видно его благородство и красота…

«Il y a beaucoup du Henri IV dans Дмитрий, – писал А.С. Пушкин. – Il est comme LuI Indifferent a la religion – tout deux se donnant dans des projets chimerigues – tout deux en butte aux conspirations»[33].

Таким, сжигаемым изнутри яростным огнем честолюбия, Отрепьев и предстал перед Романовым.

Попробуем представить эту встречу… Федор Никитич Романов и Юшка Отрепьев.

Боярин и холоп…

Федор Никитич был недурно образован. Как утверждает в своих «Записках о Московии» Дж. Горсей, Федор Никитич хотел выучиться латыни и по его просьбе Горсей составил латинскую грамматику, написав в ней русскими литерами латинские слова. Но главное, Федор Никитич слыл первым московским щеголем и удальцом. Он великолепно ездил верхом, красиво одевался. В Москве, когда хотели сделать комплимент чьему-либо кафтану или охабеню, говорили: «Теперь ты совершенный Федор Никитич!»

Рядом с ним неказистый Юшка выглядел совсем убого.

Должно быть, Федор Никитич долго и пристально разглядывал стоящего перед ним холопа, и дерзкая, необыкновенная мысль создать из него оружие против Годунова постепенно угасала в нем. То, что в деревенской глуши казалось трудноисполнимым, становилось совершенно невозможным в Москве.

То, что чувствовал, должно быть, тогда Федор Никитич Романов, очень верно определил Н.М. Карамзин, сказавший про первого самозванца, что «низость в Государе противнее самой жестокости для народа»…

Неспешно текли эти мысли в боярской голове Федора Никитича.

Сожаления не было…