А вместо этого… душегубом стал уже он.

По понятиям — старым, еще прошлого века — вор не должен брать огнестрельное оружие в руки вообще. Оружие вора — нож, это пошло еще с давних времен, с конокрадов и торговцев — офень. Теперь это, конечно устарело — но предъявить могут. Если будет кому — трое уже легли, а он стал душегубом. До этого, несмотря на свои навыки — он никогда не убивал, никого, даже ментов. В воровской среде — каждый специализируется на своем, и честный вор — убивать не станет, только если по приговору сходняка.

Получается — его приговорили?

Нет. Опять не получается.

Чтобы его приговорил сходняк — его должны были пригласить на разбор и кинуть в лицо предъяву как гаду. Он вор и член общины, никто, даже смотрящий по Одессе — не справе распоряжаться его жизнью, если попробует — ему самому за это правилку сделают. Никакой предъявы не было, только разве если он был совсем пьяным. Да и не пил он, и не пьет. И никакие разборы — пьяными не проводят, за пьяный разбор любой авторитет его проводящий — по ушам получить может.

Беспредел?

Всякое могло быть, в том числе и беспредел. Беспредела полно, многие малолетки — канают по конкретному беспределу, только по первой ходке — начинают понимать, что к чему, примыкают к обществу, признают его законы. Но нет. Володя еще мог лететь по беспределу — но не старый Опанас. Он человек известный, содержит малину. Ни один блатной — к нему не пойдет, если про него будет известно, как про гада.

Тогда что? Что?! Что могло заставить почти семидесятилетнего старика — схватиться за обрез. И куда идти теперь?

Тренькнув, трамвай вывалился из-за поворота — и тут Митяй увидел их.

Они стояли странно — двумя парами. На точно выверенном расстоянии друг от друга — нацеленные на переднюю дверь трамвая и на заднюю. Серые длинные плащи — скрывают обрезы или того хуже — автоматы. Митяй бросил взгляд в другую сторону — там едва тлели огни какого то автомобиля, припаркованного носом в сторону Губернаторской. Ясно дело, их машина — она увезет этих упырей, когда дело будет сделано…

Вагоновожатый начал тормозить, не видя опасности…

Не дожидаясь пока трамвай остановится — Митяй выхватил револьвер, трижды саданул в стекло и сиганул в ночь. Синхронно ринувшиеся в трамвай ангелы смерти, с выхваченными из-под плащей автоматами — ворвались в салон, когда Митяя там уже не было и потеряли время. Водитель, не понимая, что происходит, выскочил из машины как раз для того, чтобы получить три пули почти в упор и упокоиться навеки. Митяй рыбкой скользнул в просторный салон старомодного Паккарда, переключил передачу и вслепую, под градом автоматных очередей — рванул с места. Сзади — бесновались потерявшие транспорт ликвидаторы: они не только не смогли выполнить заказ — теперь у них было не на чем скрываться от полиции. Которая должна была выехать на стрельбу с минуты на минуту…

* * *

Машину — Митяй бросил где-то в районе девятого фонтана. Это и в самом деле был Паккард, с заказным кузовом, машина совсем даже не дешевая. В бардачке — нашелся Кольт 1911 с тремя запасными магазинами к нему и двумя пачками патронов, одна из которых была початая, в багажнике — рулон брезента. По-видимому, для него. Митяй хотел кликнуть извозчика, но передумал — мало ли кто за ним охотится. Перезарядив револьвер и сунув за пояс непривычный, мощный автоматический Кольт — направился в сторону Губернаторского сада…

* * *

До арнаутского притона — его так называли, что хозяин был арнаут (правда, давно это было, но в Одессе все помнят) — он добрался уже глухой ночью. Дверь не открывали, пришлось как следует пнуть ногой. Наконец, появился здоровенный лысый битюг — татарин[37].

— Чего надо? — он улыбнулся типично восточной, лукавой и глумливой улыбкой — чего хочешь? Кого ищешь, кого не терял.

— Отскочи.

Татарин не сдвинулся с места

— Иди отсюда, дорогой. По-хорошему.

Через секунду — ствол револьвера уперся ему в живот, в другой руке — был еще один

— Щас пойду! Топай давай!

— Вай, нехорошо. Ты на кого…

— Топай, топай. Не то кишки собирать будешь.

Пятясь, татарин вошел в парадное некогда приличного доходного дома, сейчас превращенного в гибрид гостиницы и борделя.

— Брось палку

Татарин бросил палку от метлы, которой он намеревался разобраться с незваным гостем

— И дальше — чего?

— Лысый где?

— Лысый? А кто такой Лысый? Я вот — тоже лысый.

Митяй взвел револьвер. На кураже — он готов был стрелять еще и еще. Теперь он точно знал смысл слова гон, гонево.

— Пальцы не расширяй. Володя Лысый. Скажи — кореш его пришел. Пальба будет — тебе будет хуже, дурак…

* * *

Володя Лысый, как оказалось, квартировал на последнем этаже и конечно же с бабой. Потасканной, конечно — но ничего еще. Слабости — были у всех свои и Лысый — был ходок по слабому полу.

Подельника — он принял обстоятельно, приказав своей марухе выметаться и сопроводив приказ солидной затрещиной. Устало выматерившись, она собрала какое-то свое тряпье и ушла. Володя — приглашающе выставил на стол бутылку вина.

— Нет — сказал Митяй

— Случилось чего?! — понял Володя, смотря своими желтоватыми, как у приблудного кобелька, наглыми глазами.

— Ты как тут — спокойно квартируешь?

— Не жалуюсь.

— А мне вот уже сутки вся одесская братва цинковый клифт оформляет — заорал Митяй, выпуская пар

Володя — он жил по принципу, чему быть, тому параллельно — покачал головой, достал откуда-то из ящика и поставил на стол бутылку черного стекла.

— Давай, выпьем…

* * *

Вино — толстую бутылку Негру де Пуркарь — быстро сосчитали глотками. В самый раз — и хмель не взял, и душу отпустило. Приняло…

— Слушай, брат… — жаловался Митяй — ну как так. Я же вор. Я же… никогда сукой не был, клянусь всем, чем хочешь. Матерью клянусь. А они меня…

— Беспредел попер… — лениво отвечал Володя — как только поляки в город зашли, так совсем житья не стало. Надо вместе собраться, да их из города вышибить. А мы все меж собой грыземся…

Проблема такая была, ее нельзя было не признавать. Польский уголовный мир — несмотря на то, что существовал в едином государстве с русским, практически никак не контактировал с русской криминальной средой, если не считать раздела сфер влияния. Было даже такое понятие — «польские воры» — на каторге они держались отдельно и помощью русских не пользовались. Если не считать террористов и рокошан — то есть мятежников — то поляки (а в основном не поляки, а евреи) относились к европейскому криминальному миру, специализировались на контрабанде, разбоях, налетах, были тесно связаны с польскими социалистами — партии, запрещенной и признанной подрывной. Никогда нельзя было сказать, что было больше в делах поляков — то ли уголовщины, то ли политики. И если раньше польская преступность ограничивалась лишь польскими регионами — то сейчас они вполне уверенно выходили на Одессу, через нее работали с востоком. Одесситы — одесские криминальные авторитеты — терпели поляков только по какому-то негласному соглашению, достигнутому с еврейским криминалитетом Варшавы. Иначе — была бы мясня[38]…