Лежа в раскрашенной спальне, думая свои думы под свист белой птицы за окном, я понял, что настала пора перебираться в Афины. Но как это сделать? Бежать легче рабу, чем царю. Я всегда находился среди людей – плясал на праздниках, присутствовал при жертвоприношениях (хотя никогда не совершал их), и повсюду мне сопутствовала моя стража; ночью же, стоило мне только откатиться на край постели, царица просыпалась немедленно. Оставались наши охотничьи вылазки, однако я знал: мои спутники отправят на розыски собак, решив, что я повредил ногу и не могу встать. К тому же их в подобном случае ждала кара – точнее, смерть, и я начал ощущать свою ответственность за них. И не мог избавиться от нее, проводя среди них столько времени.

Потом, даже если я убегу, то явлюсь ко двору отца моего нищим бродягой, быть может преследуемым мстительной царицей, готовой и на войну. Каким дураком я окажусь тогда! Все скажут: испугался женщины. Мне хотелось предстать перед отцом уже человеком известным, чтобы он мог сказать, еще не зная меня: «Ах, если бы у меня был такой сын!»

«Нет, – подумал я. – Клянусь вечноживущим Зевсом! У меня достаточно времени: осень, зима и весна. Если я не смогу открыто явиться в Афины, следуя за убежавшей вперед собственной славой, значит я заслуживаю Элевсина и должен смириться перед мойрой его царей».

Я приглядывался, прислушивался и думал: о мегарийцах и Пиласе, сыне Ниса, славном воине. Единственно, как я мог сохранить лицо и избежать поединка с ним, это подружившись как можно скорее и любым способом. Я прикидывал так и этак, но не знал, как к этому подступиться.

Тем временем ночи сохраняли свою сладость, и песня кифареда за ужином всегда казалась длинноватой – не менее чем на куплет. Но более я не обращался к царице с делами в присутствии кого бы то ни было, чтобы она не позорила меня своими несерьезными ответами; если же я предпринимал подобные попытки ночью, она заласкивала меня, словно ребенка. Дома, еще в десять лет, верша суд, дед сажал меня рядом, а потом расспрашивал, желая понять, что я усвоил. Здесь же ко мне являлись всякие сутяги, чтобы подкупом пробиться к ее уху, словно бы к какой-то наложнице. Конечно, все это были женщины, и я не мог ответить ударом в зубы.

Во дворце я часто встречал ее детей. Их было только пятеро, хотя она успела сменить десятерых царей. Но от моего предшественника царица не рожала, и, как всякий муж, я надеялся, что она понесет от меня. Впрочем, иногда я слыхал разговоры нянек: выходило, что эти дети были некоей привилегией, предоставленной их отцам; словно бы она могла выбирать, от какого царя зачать. Поэтому я не спрашивал у нее, зная, что не сумею себя обуздать, если выяснится, что меня не сочли достойным.

А потом настал день, когда она узнала, что я преследовал среди скал леопарда, и закатила целую бурю; можно было подумать, что меня в исподнем застали на яблоне. Я просто онемел. Мать моя, помнившая меня младенцем, нагим червяком, не смогла бы наговорить такое. Конечно, я отыскал ответы, но слишком поздно. В ту ночь я повернулся к ней спиной на ложе, считая, что кое над чем она все-таки не властна. Однако и здесь она в конце концов победила меня, прибегнув к своему опыту. Наутро я проснулся еще до рассвета и все лежал и не мог уснуть от позора. Я понимал, что мне надлежит каким-то образом вернуть себе положение. Я не из тех, кто ради женской прихоти может быть ночью мужем, а днем младенцем.

Я решил вновь отправиться на охоту и на этот раз выбрать добычу покрупнее, для чего известил пастухов в горах о том, что ухо мое благосклонно выслушает известие об опасном звере. Вскоре ко мне на цыпочках явился один из них.

– Керкион, – сказал он. – В пограничных горах свирепствует дикая свинья,[56]она пришла со стороны Мегары, и ее логово на Разрушенной горе. Говорят, там у нее поросята.

Он продолжал рассказывать, но кое-что я уже слышал. Мегарийцы утверждали, что в боку этой свиньи, обломившись, застрял наконечник копья, что и заставило животное возненавидеть людей. Она выскакивала из чащи, когда на нее никто не охотился, и убивала земледельцев просто развлечения ради. На счету ее уже числилось пятеро.

Такую-то добычу я и искал. Я отблагодарил паренька столь щедро, что он буквально подскочил от радости:

– Пусть добрая богиня столь же облагодетельствует и тебя, Керкион. Царь Нис назначил награду тому, кто добудет эту тварь: быка и медный треножник.

Это навело меня на одну мысль, и я остановил пастуха, когда он уже направился к выходу:

– А скажи, Пилас, сын царя Ниса, сейчас охотится возле границы?

– Не сомневайтесь в этом, повелитель, – ответил юноша, – ведь теперь свинья здесь, а он все время выслеживает ее.

– Извести меня, – сказал я, – если его заметят.

Пастух явился через несколько дней. Собрав спутников, я сказал им:

– У меня есть новость – о свирепом звере в наших горах.

Самый пылкий из всех, темноволосый юноша, прозывавшийся Аминтором, восторженно вскрикнул, но тут же поперхнулся. Кое-кто предложил побиться об заклад. Конечно, они знали, что именно было мне приказано. Нет лучшего места для сплетен, чем дворец, над которым властвует женщина, где уже к полудню все знают, сколько раз ты обнял свою жену нынешней ночью. И теперь все они выжидали, как я поступлю. Для элевсинцев житейские драмы слаще вина.

– Пилас из Мегары и его друзья, – проговорил я, – считают, что могут сами добыть кромионскую свинью.[57]По-моему, нельзя этого допустить, раз она забежала на наши земли.

Глаза юношей округлились. Я видел, как они подталкивают друг друга и перешептываются, и удивился, зная, что они не из пугливых. Тут один громко сказал:

– Это ведь свинья!

Тут я вспомнил, что в Элевсине поклоняются этим животным. Это меня не обрадовало – как только я услыхал о Файе,[58]сердце мое устремилось к ней. Но, хорошенько подумав, я понял, что это, быть может, и к лучшему.

– Успокойтесь, – проговорил я. – Она погибнет не в Элевсине. Эти горы никому не принадлежат. И кровь ее не падет на вас, потому что сражу ее я; для эллина вепрь – законная добыча.

Они глядели на меня, наверняка считая безумцем; действительно, я и сам не знал, почему настроен настолько решительно.

– Пошли, – сказал я, – надо успеть прежде, чем солнце подымется высоко, Пилас и так опережает нас. – Я опасался, что кого-нибудь из них подведет отвага и он проговорится. Но если я сумею удержать их вместе, они будут подгонять друг друга – всем теперь хотелось быть похожим на эллина.

Мы вышли, пока царица была занята приемом. Никто нас не заметил. Теперь у меня хватало ума не держать копья и прочее снаряжение в Элевсине; мы прятали все это в горной пещере неподалеку от пастушьего дома. Очутившись наверху, мы передохнули после долгого подъема, и брат пастуха, приглядывавший за дичью, поведал нам новости. Отряд Пиласа уже окружал Файю, но она прорвалась на волю, убив двух псов и раскроив ногу одному из охотников. Дождь смыл след, и юноша, чтобы сберечь добычу для нас, направил мегарийцев вокруг холма, хотя свинья по-прежнему оставалась там, где залегла.