Тарас уплетал за обе щеки мусаку с картофелем, запивая критским вином Рапсани. Марго дозвонилась до Силуянова, однако того не было в городе. Он находился в дороге, но попросил поставить телефон на громкую связь, чтобы все слышали, что он будет говорить. Каверин уехал дать личные распоряжения и подписать все необходимые бумаги о переводе «свердловского» в камеру одиночку.

Маргарита положила телефон на стол.

– Романец, я знаю, что ты меня ненавидишь. Тебе, наверное, будет легче, если я скажу, что это взаимно.

Через треск эфирных помех донесся до присутствующих голос олигарха.

– Однако, так судьбе было угодно, чтобы сейчас мы с тобой оказались по одну сторону баррикады. Ладно, заканчиваю прелюдию и перехожу к главному. Первое, никакие камеры местного СИЗО не спасут «свердловского». Считай, что ему уже вынесен смертный приговор и спасти его можешь только ты, генерал. Слышишь меня? Только ты.

– Каким это образом? – Тарас кое-как проглотил очередной кусок мусаки.

– Не буду я все растолковывать. Если тебе нужна шкура этого «залётного», быстро переправляй его в изолятор ФСБ. Только там его не достанут, и то не факт.

– Ну, это мы еще поглядим.

Бас генерала громыхал на все помещение. Марго подумала, что Тарасу будет, чем заняться на пенсии, кроме огорода. С таким голосищем его в любой певческий коллектив возьмут, и сразу на роль солиста.

Силуянов проигнорировал реплику Романца и спокойно продолжал:

– Комусов предложил мне, а я, как законопослушный гражданин нашей страны, предлагаю вам очень большое количество карат в самородковых изумрудах, а так же солидную долю в акциях фирмы «Тантал». Я же говорил, что мы с вами на этот раз одной веревочкой повязаны.

– И за что это нам такая благодать от Комусова назначена? Неужто за его дочку? Что-то плохо верится в такую щедрую отцовскую любовь.

Тарас вытер рот фирменной салфеткой с тиснением карты далекого греческого полуострова.

– Ты, генерал, зря такие слова говоришь. Комусов человек уже далеко не молодой, да и хворей разных у него пруд пруди. Никаких других детей у него уже точно не будет.

– Что-то я не понимаю, на кой ляд ему такие барыши нам предлагать, если их можно просто отдать, как выкуп за девчонку? Ведь его соплеменники именно этого и хотят или я чего-то не знаю? Так говори, не тяни «пушистого» за хвост.

Тарас в сердцах скомкал и бросил салфетку на стол.

– Ничего ты не понимаешь, а еще погоны генеральские носишь. Если просто выкуп отдать, хотя бы даже соплеменникам, то это на раз короны лишится, а, может, и жизни заодно. Ни один законник на такое не пойдет. А вот попросить другого, например, меня, так это вполне по понятиям. Усек, бас ты наш не народный?

– «Сила», а тебе какая радость нам помогать? Это что, теперь тоже по понятиям?

В голосе генерала зазвучали нотки ехидства и иронии.

– Романец, тебе, наверно, доподлинно известно, что я сам лично, очень много лет назад, свою корону сложил, когда собирался сочетаться законным браком с той женщиной, которая сейчас рядом с тобой сидит. И дитё у нас имеется, хоть и не кровное, но общее и любимое. И что бы ты знал, тоже девочка. И я жуть, как не люблю, когда детей в злые взрослые игры впутывают. Поэтому я с самим чертом договор заключу, чтобы у ребенка детство было спокойное и радостное. Государство курдам надо собственное – да ради Бога; деньги, изумруды для этого требуется – добывайте каким угодно способом, но деток малых оставьте в покое. Это не их Аллах, ни наш Иисус не позволяет.

Марго сидела тихо и вспоминала. В голове проносились картинки бессонных ночей, когда она металась между долгом и чувством, как потом новоиспеченный олигарх в шикарной белой тройке, припав на одно колено по-рыцарски, просил ее руки, но было уже поздно. Диагноз обжалованию не подлежал. Она видела образ чудотворной иконы «Всецарицы» – последней надежды онкологических больных; глаза удивительных врачей, готовых пожертвовать своими жизнями ради прибавки нескольких дней жизни своим подопечным.

В голове роем проносились картинки из жизни ее «Сыскного бюро» и дела, которыми приходилось заниматься (см. повесть «Нам теперь всё льзя»).

Как-то совершенно тихо и незаметно в комнату вошел Максим Каверин и сел на краешек стула в углу.

– Короче, генерал, я к вечеру доберусь до города. Тогда встретимся и все обсудим. Кое-какой план у меня уже вырисовывается. А что бы тебе улучшить пищеварение, скажу, что «Пелопоннес» – это мой ресторан, как и хоспис под названием «Чудо» в поселке Энгал. И Дом детского творчества, и Детская библиотека, и спорткомплекс, да и еще много чего в этом городе и области…

После этих слов телефон Крулевской отключился. Тарас поднял голову и посмотрел на Каверина.

– Что сидишь, как нашкодивший лицеист? Докладывай. Перевел «сверловского» в одиночку?

Максим побледнел и не смог ответить, только мотнул головой из стороны в сторону.

– Майор, в чем дело? Докладывай!

В голосе Тараса послышался металл.

– Он умер. Повесился в камере.

Каверин разжал кулак, там был клочок простыни и какие-то закорючки.

– Что это? Как повесился? Он содержался в одиночке или нет?

– Находился в одиночке, но взял и повесился. И зачем-то записку пытался написать.

– Что там в ней? Читай.

Лицо генерала побагровело и он с силой освободил узел галстука.

– Трудно разобрать. «Шагри…. Камни в пу…», вот и все.

– Каверин, я тебя лично под суд отдам. Ты когда его в одиночку определил? Отвечай.

– Еще вчера, товарищ генерал, а сегодня хотел в отдельный бокс определить, для особо опасных. Есть у нас такой. Он под круглосуточной видео охраной находится, но не успел. Пока документы оформил, пока подписал, приехал, а он на батарее….

Тарас обречено опустился на стул.

– Официант, водки принеси. Только бутылку сразу.

– У нас только греческая «Узо», другой не держим, – раздалось откуда-то из-за плотной портьеры.

– Вот не хрести чертовы, даже водки русской у них нет. Ладно, черт с вами, несите, какая есть.

– Ты зачем эту сковородку взял? Она же только для блинчиков предназначена.

Хельга с силой отняла у Максима сковородку, на которой тот пытался пожарить себе яичницу с салом.

– Неужели в доме других сковородок нет. И тряпки вечно берешь не те, что надо. Ведь понятно же, если с рисунком, то это для стола, а если без рисунка, значит, для рук. Отойди, я сама тебе все приготовлю и в комнату принесу. Иди уже. Посмотри лучше, сын там наш не проснулся?

Максим молча отдал жене сковородку и, ни слова не говоря, ушел в комнату. Голова его была забита совсем другим, поэтому он даже не пытался обидеться на супругу. В душе он уже давно был убежден, что все сковородки должны быть универсальные: и для блинчиков, и для яичницы. Тряпки тоже должны быть универсальные: и для стола, и для рук, и даже для усов, если, конечно, у постояльцев дома таковые имеются. Вечно эти женщины усложняют жизнь. Хорошо бы только себе, так ведь и всем окружающим тоже.