Опасалась Агриппина и Лоллии Паулины, владелицы дорогих украшений. Ее богатство, знатное происхождение, благодаря которому она состояла в родстве со славными родами, сделали ее достойной супругой для императора Калигулы; предназначали ее и Клавдию. Надо было срочно устранить конкурентку, которая бы при случае могла вступить в борьбу. Императрица подговорила одного delator[17], который сфабриковал обвинение: молодой женщине вменялось в вину, иго она советовалась с астрологами по поводу будущности брака Клавдия с Агриппиной. Попытаться узнать будущее принцепса было деянием, наказуемым смертью. В данном случае речь шла не о жизни Клавдия, а о его браке, чем, возможно, и объясняется, что сенаторский суд приговорил Лоллию только к изгнанию. Император лично выступил в прениях, чтобы потребовать только такого наказания, сопровождающегося конфискацией имущества. Очевидно, что огромное состояние обвиняемой представляло больший интерес, чем ее смерть. Лоллию отправили на остров, выдав ей жалкие пять миллионов сестерциев, на которые расщедрился Клавдий. Еще вчера одни только ее украшения стоили сорок миллионов… Но и этого было слишком много в сравнении со сроком, какой ей оставалось прожить. Агриппина всегда завершала начатое. Вскоре к изгнаннице явился трибун[18] и попросил ее покончить с собой. Дион Кассий рассказывает, что когда трибун принес Агриппине голову Лоллии, плохо перенесшую дорогу, та не смогла ее узнать и раскрыла ей рог, чтобы взглянуть на зубы…

Императрица с таким тщанием выпалывала ростки угрозы, что попасться ей под горячую руку не составляло большого труда. Некая Кальпурния узнала это на собственном горьком опыте. Эта высокопоставленная дама имела несчастье удостоиться комплимента Клавдия по поводу своей красоты. Похоже, что между ними не существовало связи и комплимент был попросту обронен в ходе беседы. Однако кое-кто его расслышал. Молодая женщина отделалась изгнанием, предлог к ее осуждению остался неизвестен. Как бы то ни было, Агриппина, надо полагать, не считала ее слишком опасной, поскольку сохранила ей жизнь. Как и Юнию Кальвину, Кальпурнию помилует Нерон после смерти своей матери.

Как видим, Агриппина долго не раскачивалась. Только в год своей свадьбы она устранила уже четырех человек. А будут и другие.

Расчищая дорогу своему сыну, Агриппина попутно убеждала Клавдия его усыновить. В этом ей помогал Паллант, которого, как говорят, она сделала своим любовником. По словам Тацита, аргументы вольноотпущенника основывались на прецедентах, созданных Августом, который опирался на своих приемных сыновей — Агриппу, потом Тиберия, несмотря на существование внуков. Не самая удачная параллель — и это мягко сказано. Август действительно хотел, чтобы ему наследовал Агриппа, если он умрет прежде совершеннолетия своих внуков Гая и Луция. Вот только Агриппа был их отцом, а потому являлся для них более надежной опорой, чем Луций для Британника!.. Что касается Тиберия, выбранного, в общем-то, из-за несвоевременной кончины Агриппы, то у Августа к тому моменту не оставалось других вариантов: Гай и Луций умерли до срока, а Постум, родившийся после кончины своего отца Агриппы, считался неспособным к правлению. И то еще Август принял предосторожности, обязав Тиберия усыновить Германика, который был женат на его внучке Агриппине I, чтобы в конечном счете власть перешла к его правнукам. Так и случилось с пришествием Калигулы. Кстати, и тут сложилась совсем другая ситуация. Тиберий был на 27 лет старше Германика, который был уже взрослым, обладал значительным опытом и являлся отцом семейства. Будущий Нерон старше Британника на три года, а потому ни за что не сможет сойти за временного императора, как Тиберий, если сменит Клавдия. Очевидно, что усыновить сына Агриппины значило сделать его первым наследником Империи вперед Британника и в ущерб ему.

Однако Клавдий сделал это 25 февраля 50 года. Это может показаться странным, но думается, что у него не было выбора. Ослабленный политически падением Мессалины, император слишком нуждался в союзе с Агриппиной, чтобы отказаться усыновить ее сына. Свадьба и усыновление «шли в комплекте», он мог согласиться или не согласиться лишь на то и другое сразу. При этом невысказанное стремление его племянницы ни для кого не составляло секрета. Все знали, что она думает только об одном: облачить в пурпур своего сына. Эта мысль овладела ею, как только она стала матерью, и уже отправила ее в изгнание за заговор против ее брата Калигулы. Клавдий, конечно же, все это понимал, и маловероятно, что он согласился на усыновление со спокойной душой, но, в конце концов, еще ничто не решено, оба мальчика слишком юны: им тринадцать и десять лет. Столько всякого может произойти… Пока же Луций Домиций Агенобарб стал Нероном Клавдием Друзом Германиком Цезарем, что очень многое меняло.

Трудно определить, до какой степени Клавдий быт вынужден идти на уступки Агриппине. Нужно ли было, например, присваивать ей титул Августа одновременно с усыновлением ее сына? Конечно, де-юре это не наделяло императрицу никакой властью, однако она приобретала значительный авторитет. Вспомним, что титул Augustus был главнейшим элементом императорской титулатуры. Окгавиан получил его от сената, чтобы подчеркнуть божественную сущность принцепса по отношению к прочим магистратам и институтам. С тех пор его преемники передавали его друг другу и сохранят до самого исчезновения Империи. Но никогда еще ни одна императрица не получала его при жизни мужа (Ливию им наделили только после кончины Августа). Агриппина знала, что делает, когда потребовала его для себя: ореол вокруг ее главы отбросит свет на ее сына и упрочит легитимность обоих, а бедный Британник окажется в тени. Характерно, например, что во время болезни Нерона, случившейся между 50 и 54 годами, братья-арвалы возносили мольбы о его выздоровлении, называя его «отпрыском Агриппины», а уже затем упоминая о приемном отце, словно он был прежде всего сыном Агриппины, а уж потом сыном Клавдия. В политическом плане это было как минимум некрасиво… В общем и целом, титул Августы вписывался в «пиар-кампанию», которую императрица провела мастерски, как в свое время ее мать. Агриппина Старшая сама создала себе популярность и способствовала увеличению популярности своего мужа Германика и их детей, в особенности Калигулы. Ее дочь унаследовала этот дар и умела быть на виду. По торжественным случаям Августа устраивала величественные выходы. Она облачалась, как и ее муж, в шитый золотом палудаментум — военный плащ главнокомандующего, который отныне могли носить лишь императоры, а когда Клавдий принимал послов, сидела рядом на возвышении — конечно, отдельном и стоящем на некотором расстоянии, — и принимала те же почести, что и он. Сенат, никогда не упускавший возможности подольститься, предоставил ей также право отправляться в колеснице на игры и даже на Капитолий — до сих пор эта честь принадлежала одним лишь жрецам.