заподозрили управляющего в том, что он хочет уехать на родину в Швецию: в ноябре 1924 г. жена Седергрена с ребенком отправилась в Москву для того, чтобы сообщить мужу о нарастающем кризисе станции. По мнению работников станции, она не собиралась возвращаться обратно. Вместе с ней в Швецию засобирался служащий станции, техник Андерсон. Однако Седергрен вернулся, хотя к началу 1925 г. он уже разочаровался в работе станции и стал высказываться о ее ликвидации. К августу 1925 г. задолженность станции разным организациям составляла более 40 тыс. руб., а долг по зарплате рабочим только за август равнялся почти 2,5 тыс. руб. Пытаясь сгладить ситуацию, начальник станции организовал выдачу населению и работникам хозяйства одежды и обуви, привезенных из Америки. Но местные власти назвали их «бесценным тряпьем» и «рваной обувью». Воспользовавшись забастовкой, они продолжали нападки на Седергрена.

Для наблюдения за выполнением концессионных договоров с иностранцами в 1925 г. при Наркомате земледелия были созданы постоянные правительственные инспекции. В состав инспекции, проверяющей Росташевское хозяйство, входили заведующий губернским земельным управлением, представители губернского финансового отдела и губернского отдела Всероссийского профсоюза работников земли и леса. Ревизии могли проводиться до трех раз в год. В апреле и октябре инспекция отчитывалась в Наркомат земледелия и Наркомат финансов, а независимо от этого могла информировать Наркомат земледелия в любое время по наиболее срочным вопросам. Сразу после забастовки Росташи посетила очередная такая комиссия. Она отметила неудовлетворительные нормы продовольствия, плохую охрану труда и, как следствие, безвыходность положения рабочих. Грубого и нетактичного обращения со стороны администрации комиссия не выявила, но отметила, что при общении с Седергреном у рабочих замечается подавленность. Было сделано замечание, что концессионеры не стремятся вкладывать средства в ремонт помещений станции: «С каждым месяцем станция все глубже и глубже втягивается в задолженность, но выхода из этого положения не видно. Восстановление хозяйства в отношении ремонта жилых помещений и вообще хозяйственного восстановления станции абсолютно не замечается. Мне удалось выявить, что он данным вопросом не заинтересован ввиду краткосрочного заключения договора. Потребность рабочих уполномоченный Седергрен удовлетворяет подачками путем взятия в кредит продуктов от кооперации...»44 — заключал один из инспекторов.

Комиссия отметила, что за 1924-1926 гг. хозяйство не только не дало прибыли, но и понесло убытки в размере около 55 тыс. руб. Урожай пшеницы в 1925 г. упал до 8,9 ц/га против среднего урожая хозяйства Раевского в 1887-1898 г. в 9,6 ц/га. Виной всему, по их мнению, были несвоевременный посев и нерациональная уборка урожая, осложненная засухой 1924 г. Главные замечания проверяющих касались отсутствия в хозяйстве какого-либо организационного плана и финансовых отчетов, что усложняло ревизии и ослабляло контроль над концессией. Бухгалтерия начальника станции вызывала массу нареканий на протяжении всего существования концессии.

Все последующие инспекции выявляли такие же нарушения, при этом особенный акцент делался на личности Седергрена. Совершенно очевидно, что он не нравился саратовским чиновникам и между ними и начальником станции возник личностный конфликт. Седергрена обвиняли в грубости и вызывающем поведении во время забастовки, в узкоматериальных интересах и в том, что, находясь в Москве в представительстве Миссии Нансена, он преднамеренно искажал сведения о конфликте с целью прекратить поставки из-за границы. Ему вменяли некомпетентность в деле сельского хозяйства, раздувание штата рабочих, нерациональную трату выделенных Нансеном финансов. К административным и экономическим проблемам добавилась идеология: «Из прошлого его известно, что он был народником, но теперь себя заявляет аполитичным», — констатировали губернские чиновники. Во многом негативное отношение к Седергрену, конечно, объясняется его личными качествами и поведением — жалобами в Москву, высказываниями в иностранной прессе. Иными словами, партнеры не смогли найти общий язык.

В январе 1926 г. в Росташи с инспекцией от губернского земельного управления прибыл бухгалтер: «Ехал я будто к людям, у которых нам, русским, надо учиться, перенимать их методы, подражать им. Правда, нет правил без исключения. Факт в том, что данная станция является действительно показательной, хотя бы в том смысле, что она дает нам яркий пример, как вести хозяйство не следует»45. Он сравнивал Седергрена с Плюшкиным, потому что «только теперь» тот «разорился», выписав из-за границы дорогого бухгалтера. Большинство же документов находилось в хаотичном состоянии, часть хранилась в личном кабинете начальника станции, в запертом шкафу, что затрудняло доступ к ним проверяющих. Часть просто лежала за шкафом в неподшитом и скомканном виде. Заполнены многие документы были неразборчиво и бессистемно. Сам же Седергрен, по мнению бухгалтера, «лицо может быть и ученое, но ученое в другом направлении». А громадный штат, нанятый управляющим для обслуживания техники, «пожирал и пожрал все»46.

Несколько раз станцию обследовали на предмет условий труда и санитарного состояния, после чего полученные сведения направлялись «особым докладом» в Наркомат труда. Было установлено, что помещения требуют ремонта, но, как заключила комиссия, «если принять во внимание жилищный кризис», они пригодны для жилья. Состояние мастерских также было признано неудовлетворительным. Рабочим была не полностью выдана спецодежда, отсутствовали правила внутреннего распорядка, не было человека, ответственного за технику безопасности. Также были отмечены протекающая крыша, грязные стены, неисправность печи, отваливающаяся обшивка здания. Первую медицинскую помощь оказывал рабочим сам начальник станции.

Саратовский губисполком в очередной раз предложил Наркомату земледелия назначить, руководителем станции более опытного человека и ввести в управление станцией представителя местной власти. Но «увольнение» Седергрена без решения Нансена было вне компетенции советских властей, а вот агронома Степанова отстранили от должности.

Интересно, что акты обследования условий труда советских хозяйств, находившихся по соседству со станцией Нансена, отмечают такие же нарушения: задолженности, непригодность помещений, нарушение норм охраны труда, отсутствие расчетных ведомостей и финансовых документов, отсутствие спецодежды. Долги концессии были далеко не единичным случаем. Так, в одном из соседних совхозов заработная плата рабочим в 1925 г. не выплачивалась три месяца, но проверяющие сочли, что на положении хозяйства отразились прошлые неурожаи, с чем приходится считаться47. Рядом со станцией Нансена находилась Балашовская сельскохозяйственная опытная станция. В то время как Росташи одолевали проверки, Балашовская станция только получала письменные инструкции. Обследование станции в 1925 г. выявило почти те же недостатки, что и в концессии Нансена: конфликты администрации с рабочими, плохо налаженные связи с крестьянством, необеспеченность постройками, скотом, орудиями производства, транспортом, оборудованием лабораторий, неудовлетворительное ведение финансовой отчетности. При этом ее директор не получил замечаний: проверка закончилась тем, что Наркомату земледелия рекомендовали увеличить финансирование и усилить контроль над станцией48.

Критикуя Седергрена за беспорядочное ведение бумаг, проверяющие сами не отличались аккуратностью в своих отчетах, которые были признаны в