Если я даже в моём теперешнем состоянии всё ещё стремился добраться, доползти до своего призрачного будущего, то мама, наоборот, была обращена лицом к прошлому. Такому же недостижимому, но, может быть, чуть более реальному. Уход Бетховена усиливал разрыв с этим прошлым.

Мама не одобряла этой моей работы и не ждала от неё ничего доброго. Бетховена предложила сама, понимая, что вынуждена что-то отдать, и молча смотрела, как мы с Витькой вытаскиваем его на лестничную площадку. Может, мне бы стоило и помолчать, но я стал объяснять ей всё снова и снова. Ощущение того, что я занимаюсь чем-то не тем, чем надо, было знакомо мне давно, и я знал, что нужно просто распалить себя, хорошенько разозлиться на кого-нибудь, чтобы оно прошло.

Мама стоит в прихожей, прислонившись к стене, смотрит себе под ноги и слушает. Крашеные волосы, очки с резинкой на дужках, которые у неё всегда висели на груди, чтобы не потерять, в руках вечно старый автобусный билетик или ещё какая-нибудь бумажка, которую она мнёт в пальцах.

Она меня всегда так провожает, когда я к ней захожу. Перед моим уходом она вот так вот стоит, смотрит под ноги, а потом спрашивает: «Ты точно всё взял, ничего не забыл? Проверь. По-моему я тебе должна была что-то дать и забыла. Нет?». Каждый раз так.

— Почему ты не понимаешь, что я не мог продолжать учёбу в таком институте, одновременно подрабатывая. Мне и преподаватели об этом твердили. Я открою свой офис, будут деньги, и тогда я смогу и учиться. и лечиться, и… не знаю, и всё, что угодно. Понимаешь?

Мама кивала, а я всё равно продолжал рисовать ей картинки того, что должно наступить через некоторое время, ради чего я сейчас просыпаюсь каждое утро и ложусь в кровать каждый вечер, ради чего продаю Бетховена. И во что сам уже не очень верил. Но зато я потихоньку заводился, начинал злиться, и меня отпускало. Я стоял в прихожей и говорил ей всё это, пока Витька ждал меня в машине у подъезда.

Выгнали всё-таки Вовку. Выгнали, а недели через две-три он позвонил, и мы собрались у меня дома — я, он и Рома.

— Предлагаю работать втроём, без всяких офисов и говнюков типа того Васи. У меня есть пластырь. Толкаем по три, — себе берёте по тысяче, мне отдаёте две.

— Где ты его берёшь-то?

— В Одессе. По тысяче. За полдня легко сдаю по триста штук, без напряга абсолютно.

Да, это предложение получше, чем продажа квартиры. В конторе тоже уже обрыдло всё после того случая. Расплатиться-то я расплатился, но повели они себя тогда, конечно, как нелюди — три дня сроку дали, хотя вообще скостить бы хоть половину могли. Видеть их рожи не могу. А главное, я больше не могу изображать перед новенькими свою крутость и уверенность.

А тут все свои, втроём всего, и доверие есть. Какая хрен разница, какой товар впаривать, зато сам себе рабочий день устанавливаешь, ни в какой офис сдаваться не ездишь. Тут и думать нечего, надо соглашаться.

Ходили по Москве втроём, так безопаснее, да и веселее. Вовка не обманул, три сотни пластырей уходили влёгкую, а если старались, то продавали и по пять сотен каждый. А пять сотен — это пятьсот тысяч в день. Это просто немыслимый заработок, если работаешь на офис. Просто дело в том, что товар-то дешёвый и всем нужен, это тебе не паровозики или ролики для чистки одежды. И менеджеров кормить не надо — сам себе менеджер.

Но по пятьсот штук это, конечно, не всегда, потому что Вовка, побегав немного по улицам, тащил нас скорее в кафе. Потом уже труднее, потому что клиент запах чует и доверяет меньше. А в конце дня вообще оседали где-нибудь в кабаке и строили новые планы, как будем расширяться, набирать себе людей, а сами сидеть в своём офисе. Обсуждали, какую заведём секретаршу, какую крышу. Наутро выходили на работу поздно.

Потом пластырь закончился, и Вовка с Ромкой поехали в Одессу за новой партией, а я остался делать ремонт. Вдруг это у неё пройдёт, вдруг это всё-таки временное. Вернётся, увидит не просто квартиру, а конфетку. Деньги на ремонт теперь были, только надо было с Витькой договориться насчёт машины, чтобы он помог плинтуса, вагонку и линолеум довезти.

А Витька вместо этого привёз мне компьютер. Так получилось как-то случайно. Я ему позвонил, он спрашивает:

— Компьютер нужен? Тут сборный ребята по дешёвке предлагают.

— А зачем он мне?

— Ну, в игрушки играть, да мало ли. Триста баксов всего.

— Привози, посмотрим. — После того, как со своим товаром работать стали, такие деньги, как триста или четыреста долларов перестали быть для меня запредельными суммами.

Он привёз. А через неделю я отдал ему бабки, и если бы он попросил дороже, то всё равно бы заплатил. Я стал играть.

В первый момент, пока я ещё не въехал, и пока мышка ещё не слушалась в руке, я нервничал. Мне очень не хотелось проигрывать, мне не хотелось, чтобы эти монстры убили меня. Я ещё не сообразил, что можно сохраняться время от времени и не начинать каждый раз с самого начала. Я нервничал.

Но потом понял, что, наконец, нашёл занятие, которое мне нравилось. Я получал удовольствие от самого процесса, я жил настоящим моментом. Убили тебя, ну и что — перезагрузился и дальше как огурчик. «Вульф» — это ещё фигня, а вот в «Думе» мне нравилось всё. Иногда, перебив всех врагов на каком-нибудь уровне, я просто ходил по всем этим бесчисленным переходам, улицам, крышам домов, и надо мною было красноватое небо, которое отдалённо напоминало чудовищные закаты рериховских картин. Колонок у меня не было, игра шла в полной тишине, и мне это тоже нравилось.

Там не было прошлого и будущего, из игры можно было выйти в любой момент и потом снова оказаться в ней. После того, как меня первый раз убили, я расслабился и научился ловить кайф от игрушки. После того, как умер, уже ничего не страшно. Нажал кнопку Escape — и свободен.

Мы ходили по-прежнему втроём, толкая свой пластырь, но с Вовкой мне всё меньше и меньше нравилось работать. Меня тянуло домой, а его — выпить. Один раз к середине дня он уже не мог идти, и нам пришлось уложить его в подъезде под лестницей, выпросив у жильцов ближайшей квартиры картонку и старое одеяло. Не тащить же его бесчувственного с Шоссе Энтузиастов через полгорода. Деньги, часы и документы забрали себе, чтобы его не ограбили.

Ромка задумчиво покрутил в руках Вовкины часы, положил в карман, а потом спросил:

— Слушай, может, будем вдвоём с Одессы товар заказывать? Я же с Вовкой был там, мужика этого адрес есть, телефон есть. Мы же у него жили тогда, я даже жену его на кухне отымел, пока они пьяные были.

— А Вовка?

— А он сам себе привозить будет. Так справедливее получится — по одной цене покупаем, по одной продаём. Нам тогда по две тысячи с каждой штуки выходить будет.

— Давай, мне всё равно.

— Я уже, Серёга, продумал всё. Мы лучше не ездить будем, а заказывать, — и деньги в Одессу, и пластырь обратно через проводницу на поезде будем переправлять. Мотаться не придётся. Давай для начала по сто пятьдесят долларов отправим.