К Бургундским воротам города подошли 29 апреля, когда уже смеркалось. Впереди торжественной процессии шел Мюго со знаменем Девы в руках, рядом с Жанной ехал Дюнуа, сзади все остальные – ее братья, Ла Гир, без конца в сочных выражениях приветствовавший знакомых, капитаны, горожане, возвращавшиеся из Шесси… Вдоль главных улиц от самых Бургундских ворот стояла стража с факелами в руках, улицы запружены горожанами. Сначала все было стройно и красиво, но довольно быстро толпа горожан, прорвав цепь стражников, окружила Жанну, оттеснив от нее спутников. Люди что-то восторженно кричали, как и в Шиноне, и в Пуатье, стремились дотронуться хоть до ее коня, тянули руки…

Девушка улыбалась, тоже кричала что-то приветственное, пожимала руки и гладила по головкам протянутых ей детей. Она была рада и озабочена одновременно. Почему они так приветствуют ее, ведь она пока ничего не сделала? Постепенно пришло понимание, что люди приветствуют свою надежду, надежду на освобождение города, но главное, надежду на помощь Господа.

Жанна с трудом пробралась к дому казначея Жака Буше, где было решено разместить дорогую гостью. Не дождавшись ужина, девушка свалилась без сил и заснула. Она снова спала безо всяких сновидений, слишком много пришлось перенести за последние дни. А ведь это только начало, она еще не сталкивалась ни с одним вражеским солдатом, не слышала свиста стрел и взрыва снарядов, не уворачивалась от чужого тяжелого меча. И все же Жанна верила, что вынесет все, вынесет именно потому, что делает это не для себя самой, не для своего обогащения или освобождения своих владений, она вообще могла бы жить в Домреми, но отправилась в далекий путь, приведший ее в осажденный Орлеан, чтобы выполнить волю Голосов, волю Господа, повелевшего помочь Франции.

Девушка готова помогать, брать на себя ответственность, превозмогать боль и усталость, страх и отчаяние, но совсем не хотела воевать, видеть кровь и сама ее проливать. Последней мыслью проваливающейся в сон Жанны было, что от Толбота нет ответа на ее письмо.

Дело в том, что перед выходом из Блуа Жанна предприняла еще одну попытку усовестить годонов, теперь ее письмо было предназначено отдельно командующему осадой Орлеана Толботу. Примерно в тех же выражениях, что и в предыдущем послании, Дева требовала сдаться и уйти восвояси. Поэтому первым вопросом, заданным утром следующего дня, был: нет ли ответа от Толбота? Ответа не последовало, наоборот, годоны снова задержали ее герольда и обещали его сжечь, как помощника колдуньи.

Окажись рядом с Жанной Жиль де Ре, он понял бы, что сейчас последует, за возмущенное сопение ей не раз попадало от барона. Остальные этого не знали, потому не удивились, когда девушка вдруг потребовала свои латы и, облачившись, отправилась на мост, ведущий от крепостных ворот к форту Сент-Антуан. Солдаты у баррикады, сложенной на мосту за фортом со стороны Турели, почтительно посторонились, пропуская Деву. Почему-то никому не пришло в голову ее остановить, хотя многие подивились: куда это она собралась?

А Жанна собралась на переговоры с годонами. Может, они просто не верят, что перед ними посланница Господа? Нужно объяснить. Взобравшись на баррикаду, девушка принялась громко кричать, вызывая капитанов годонов, засевших в Турели.

К капитану Вильяму Гласделю, командующему англичанами в Турели, примчался солдат от стены форта, выходящей на Орлеан, его вытаращенные глаза лучше всяких слов говорили, что произошло что-то из ряда вон выходящее. Гласдель мысленно усмехнулся: неужели эти глупые французы решились атаковать прекрасно защищенную Турель? Пару дней назад они потоптались на левом берегу Луары и ушли, всего лишь доставив несколько неприятных часов капитану Турели. Но сообщение было забавней: со стороны Сент-Антуана на баррикаду выбралась та самая Дева, которую так ждали в Орлеане. Не просто выбралась, но и кричит, призывая кого-нибудь из капитанов!

Коротко бросив: «Не стрелять!» – Гласдель поспешил на крепостную стену сам. Интересно было посмотреть на дурочку, приславшую наивное письмо с угрозами. Неужели у французов дела столь плохи, что остается надеяться на блаженных крестьянок? Неудивительно, если вспомнить их глупейшее поражение в «день селедок». Да, дофин Карл, тебе не позавидуешь, оставаться тебе вовек буржским королем, если только и этого не лишат.

На баррикаде действительно стоял паж в начищенных до блеска белых латах. Но голосок, который принес с той стороны ветер, подсказал, что это все же девушка, причем очень молоденькая. Увидев Гласделя, она потребовала, чтобы годоны убирались домой с французской земли! А еще, чтобы немедленно вернули ее герольда, которого незаконно удерживают у себя. Сначала Гласделю стало смешно, эту соплячку можно было снять одной стрелой, несмотря на ее латное облачение, но потом он вдруг почувствовал, что тонкий нежный голосок способен управлять даже на расстоянии. Вспыхнула злость, закричал как можно грозней и громче:

– Убирайся к своим овцам, потаскуха арманьякская, пока мы и тебя не поймали и не сожгли как ведьму!

Окружающие поддержали своего капитана хохотом.

В первое мгновение Жанна почувствовала, что синее небо словно посерело, а камни моста уходят из-под ног. Ее, Деву, посланницу Господа, эти люди называют потаскухой и ведьмой?! Они не хотят не только понимать, но и слушать?! Живо вспомнились утверждения Жиля де Ре, что с врагом надо разговаривать на языке оружия, а не увещеваниями. Наверное, барон прав. Глаза застилали горькие слезы обиды на оскорбления.

Стараясь проглотить их, чтобы не прозвучали и в голосе, Жанна все же закричала в ответ:

– Вы лжете и все равно уйдете отсюда! Но ты, богохульник, этого уже не увидишь!

Потом годоны пытались понять, почему не выпустили ни единой стрелы в сторону девчонки? Ее же так легко было убить! Но ни у одного лучника рука не поднялась, оправдывались запретом самого капитана.

В форте Турель у англичан царило какое-то уныние, никто не принимал эту девчонку всерьез, и все же ее слова задели до глубины души. Почему? Пустая угроза крестьянки заставила Гласделя ворочаться с боку на бок полночи. А что, если… Нет, Господь просто не мог дать в помощь французам такого ребенка! Вот барон де Ре – другое дело, у того деньги, люди, опыт, а эта что такое? Одно недоразумение. Нет, дела у французов и правда плохи… Почему же тогда переживал сам Гласдель? Деву можно было называть кем угодно – шлюхой, потаскухой, коровницей, но суть от этого не менялась, ни у одного англичанина на это дитя не поднялась рука. К утру Гласдель решил, что просто пожалели ребенка, когда дело дойдет до настоящего боя, все будет иначе, девчонку убьют, даже не заметив.

Решить-то решил, а вот на душе легче не стало.

Шел третий день их пребывания в Орлеане, а армии, ведомой бароном де Ре, все не было. По городу поползли очень недобрые слухи. Чего только не говорили! Что маршал де Буссак сбежал, а остальное войско епископ распустил. Что французы были наголову разбиты, едва ступив на правый берег. Что войско сгубила измена.

Ла Гир мотал головой и утверждал, что Жиля де Ре так просто не возьмешь, а годонам они и сами могли надрать задницы по пути, потому и задерживаются. Наконец с крепостной стены увидели подходившее через долину Боса войско. Французская армия шла строевым шагом, едва ли этот шаг не печатая. Как бы ни были измотаны люди, они явно старались соблюсти порядок. Знамена с черными крестами на золотом фоне заметны издали. От радости у Жанны перехватило горло, казалось, что стоит армии вступить в город, как перепуганные годоны попросят пощады.