Заметила это Эля. Рассказала Елене, вместе посмеялись. Елена махнула рукой: «Да будет тебе, Элька. Какая там любовь? Смех один».

Оказалось – не смех. Однажды нашла Лелин дневник. Краснея и умирая от ужаса, после долгих раздумий открыла его, словно боясь обжечься.

Обожглась. Прочитала дочкины стихи и поняла: та – человек страстей. Если полюбит – мало не покажется. Понятно, все это детский лепет. Но и за этим лепетом уже вполне угадывалась натура страстная, цельная и целеустремленная.

Впрочем, такой Ольга была во всем.

Эдгара не коснулся подростковый возраст – когда подросток резко и внезапно дурнеет, жирнеют волосы и портится кожа. Цвет лица у него был по-прежнему персиковый, кожа без единого изъяна, волосы лежали густой волной, руки не потели, и краской смущения или несправедливого гнева он не заливался.

Он тормозил у зеркал или витрин, бросал на свое отражение мимолетный и точный взгляд, поправлял волосы и, вскинув голову, продолжал движение.

В четырнадцать лет густо орошал себя отцовским одеколоном, за что в прямом смысле получил по башке – от матери, тяжелым энциклопедическим изданием.

Учился он слабенько, интереса ни к одной науке не испытывал, книг не читал, обожал телевизор и заезженные до невозможного для человеческих ушей и нервов скрипа пластинки с песнями инструментальных ВИА – «Голубые гитары», «Поющие сердца» и «Визжащие мудаки», по определению матери.

Еще он был охоч до сладкого. Эля, упорно боровшаяся с его лишним весом и отчетливо намечающимся брюшком (господи, Яшкины гены!), находила под кроватью у дитятки смятые пустые коробки от тайком сожранных тортов и пирожных, фантики от конфет и стаканчики от пломбира. Эля жаловалась подруге:

– Ну и в кого такой свин? Ладно, Яшка пожрать не дурак. Свекровь со свекром тоже. НО! Дураков ведь у нас нет! И не было! Хотя… Что я знаю про своих родителей? Ничего. Ровным счетом ничего. Может, оттуда? – и она грустно вздыхала.

Эдиком занималась бабка Рива, обожающая его до полусмерти, до обморока. Она постоянно твердила внучку`, как он хорош собой. Покупала и доставала любые игрушки и тряпки. Купила за сумасшедшие деньги японский кассетный магнитофон. Обещала подарить к восемнадцатилетию машину.

Эля бороться со свекровью устала и махнула рукой – ну ее к чертям, эту битву я проиграла.

И занялась своими делами. Квартира, дача, педикюрша, массажистка. Совсем помешалась на антиквариате – скупала как бешеная все, что оставляли ей под прилавком ушлые продавцы.

В театры ходила исключительно на премьеры, по выставкам – на вернисажи. Себя показать и на других посмотреть. Продемонстрировать новую шубку или костюм.

Потом начинала себя же утешать (тоже ее характерное свойство):

– Ну и что? Сын красив, здоров, обеспечен. Ну не всем же быть умными! Хотя грустно, конечно. Что говорить, – и она опять вздыхала. Правда, теперь с улыбкой.

Всегда умела утешить – не только других, но и себя. Завидное свойство – не поддаваться панике и не впадать в транс! Счастливая Элька.

– Не то что я… – вздыхала Елена.

Однажды, перехватив влюбленный Ольгин взгляд, Эля ей шепнула:

– Не тот объект, девочка! Не тот. Ты уж мне, матери, поверь! Не для тебя это рыхлое румяное чудище. Туповат! Так что заканчивай со страданиями, мой тебе совет!

Легко поднялась с кресла, плавно покачивая роскошными бедрами – и вправду Софи Лорен, не зря так прозвали, – удалилась на кухню. На пороге обернулась, приподняв брови и указательный палец, и спросила:

– Поняла?

Леля, красная от стыда и от того, что ее главный секрет и страшная тайна раскрыты, еле сдержалась, чтобы не разреветься. Так кулаки сжала, что ногти впились до крови. Глаза поднять побоялась – лишь кивнула, самую малость. Больше ни на что в этот момент способна не была.

Понимала, конечно: странноватый этот Эдик. Ничем не интересуется, говорить с ним не о чем, критикует ее платья и прическу, однажды сказал, что за кожей надо следить, и посоветовал пойти к косметологу. Назидательно так посоветовал. Ольга чуть не скончалась от ужаса – так надеялась, что он не заметит прыщиков, старательно прикрытых негустой челкой.

Ольга разглядывала себя в зеркало. То, что в коридоре, где свет неяркий, приглушенный, радовало. А то, что в ванной, где все в белой плитке и над зеркалом большой молочно-матовый плафон, огорчало. Вот там было все так очевидно: и черные точки на носу – длинноватом, честно говоря, носу, – и красные мелкие прыщики на лбу, если откинуть волосы. И сами эти волосы ей не нравились – скучные какие-то, непонятного цвета. Вот у Ирки волосы – золотистые, вьющиеся крупными локонами. И у Никошки тоже, кстати, кудри, правда, темные. И ресницы у Никошки! Все внимание обращают! А он огорчается – «девчачьи» ресницы. И глаза у Ирки яркие, вполлица. И у Никошки огромные. А у нее – обычные, серые, как и волосы.

Эля, правда, успокаивала: «Ресницы накрасим, волосы туда же, прыщи пройдут, расцветешь, мать моя! Как майская роза, помяни мои слова!»

Эле можно было верить. И мама говорила, что внешность – понятие второстепенное. А что главное – тоже объяснила, все понятно. Да Ольга и не спорила, со всем согласна: да, образование, характер, воспитание, ответственность, усердие – все понятно. Но и хорошенькой быть хотелось! Как Ирка или Эля. Про мать она не подумала – у той, что называется, «хорошее лицо», – так говорит бабушка Нина.

В июле, двадцатого, поехали в Кратово на дачу – Эля праздновала свой день рождения. Всегда шумно, весело, многолюдно. С шашлыками, тазами жаренных в шипящем масле прямо на участке, на огромной «уличной» плите неутомимой свекровью сказочно вкусных крошечных пирожков с черникой, малиной и вишнями.

Гремела «Де Лайла» и летка-енка. Иногда магнитофон «зажевывал» бобину с пленкой, и Эдик с важным видом все исправлял.

Родители плясали, а дети, отчего-то смущаясь, отводили в сторону глаза.

Ирка оглядела компанию, чуть поморщилась – возраст кавалеров ее явно не устраивал. Взгляд упал на Эдика в новеньких, жестких и явно неудобных темно-синих джинсах. Она вытащила его на танцпол, устроенный на поляне перед домом, и они принялись лихо отплясывать. Публика расступилась, моментально оценив свою несостоятельность и старомодность.

– Дорогу молодым! – выкрикнул кто-то.

И «молодые» задавали жару. Двигались легко оба – и стройная, длинноногая Ирка, и полноватый самую малость, но вовсе не неуклюжий партнер. Здесь был и рок-н-ролл, и модный твист, и элементы старинного танго. Все дружно зааплодировали – и было чему!

У Ольги почему-то заныло в груди и резко испортилось настроение. Стыдно было признаться даже себе – позавидовала! Иркиной красоте, легкости, смелости. Вот так, на глазах у всех, в том числе и родителей, – отплясывать! Чтобы чертям было тошно. И ведь как красиво! Ладно и изящно! Ни за какие коврижки она, Ольга, не посмела бы так выйти – в самый центр, у всех на глазах! Да и не получилось бы у нее так. Никогда! Нет у нее ни легкости, ни смелости, ни изящества.